Только косили глазами в сторону детей да иногда, перестав пастись, поднимали головы, настораживали уши – следили. Когда «орлы» приближались, они уходили, не переставая щипать траву, а иные поворачивались задом и недвусмысленно поднимали копыто.
Но поздним вечером они пришли глядеть на разведенный у воды костер, на чинный ужин малышей; стояли поодаль, светили из тьмы парами глаз – круглыми фиолетовыми телеэкранчиками. На следующий день подпустили самых рискованных и дружелюбных, которые, приговаривая: «Кось-кось!..» – тянули к ним краюхи свежего посоленного хлеба. Хлеб-соль был принят, лошади дали себя гладить, расчесывать гривы, выбирать из них и хвостов репья.
Дальше – больше. В жаркий полдень те и другие купались в протоке – сначала рядом, потом вперемешку. Настырные «орлы» подплывали, забирались лошадям на спины, прыгали с крупов в воду, переплывали протоку верхом или держась за гриву. Переплыв, выезжали на луг – и, конечно же, нельзя было не проскакать по вольной траве против теплого ветра, замирая и обнимая шею. Девочки жмурили глаза, повизгивали, но от мальчишек не отставали.
Возвращались «орлы» с исхлестанными высокой травой икрами, иные – сверзившиеся – пешком, но все равно счастливые.
Вырисовывались характеры, притирались характеры… В следующие дни у «орлов» завелись сердечные дружки и подружки среди «гуигнгнмов». У Эри их было два: чалый с белой полосой вдоль хребта и гнедой. Он подзывал их кличем:
«Гуи-игнгнм, гуи-игнгнм!» При одних интонациях прибегал Чалый, при других – Гнедик. Приближаясь, они отзывались похоже. И разговаривал с ними Эри таким же грудным бормотаньем, шептал, терся лицом об их морды; лошади кивали головами, трясли гривами – понимали.
Когда Эри скакал, стоя и балансируя руками, на Чалом, то Гнедик бежал рядом нога в ногу – чтобы в случае чего принять дружка-гуигнгнма Эри на свой круп.
Ия подружилась с кобылкой Машей, белой в серых яблоках, существом с проказливо-ироничным нравом. Она охотно позволяла всем детям кататься на себе – но очень любила на резвой рыси споткнуться на самом ровном месте, «клюнуть» головой. Не ожидающий подвоха всадник кувыркался через ее шею в траву. Маша останавливалась, начинала пастись, только лукаво косила темным глазом: что же ты, мол?.. Но Ию она так никогда не сбрасывала и всегда являлась на ее зов.
– Вот скажи, что они не гуигнгнмы и не понимают! – торжествующе приставал Эри к Берну. – Позови ты Чалого или Гнедика – они и ухом не поведут.
Верно, такое установилось понимание – пусть не словами, а чувствами – между малышами и лошадьми, что, глядя на них, надо было либо отказывать в разуме первым, либо признавать его за вторыми.
Мир для «орлов» был весь свой. Они сами «паслись» на планете, как лошади у залива.
…Но зато и было плачу с одной стороны и призывного скорбного ржания с другой, когда пришло время расставаться. Отправив вперед вертолет с имуществом, Ило, Берн и «орлы» полетели косяком в глубь материка. Малыши глядели вниз, где мчал среди высокой травы табунчик друзей-гуигнгнмов, кликали со слезой:
– Маша! Матушка! Машенька-а!..
– Чалый! Гнедик!
Машутка, Гнедик, Чалый и другие лошади отвечали на призывы тонким заливным ржанием, бежали, обгоняли друг друга, подняв головы, ветер развевал их гривы.
Так одни долетели, а другие доскакали до места, где рукава дельты сходились в километровой ширины реку. Табун остановился на обрыве. Стая «орлов» удалялась над водой, поднималась в нагретом потоке воздуха. Лошади смотрели им вслед, вытянув шеи. И долго, за километры, были видны с высоты продолговатые неподвижные пятнышки у края зеленого поля за рекой.
Ило благодарил судьбу, что ни одна из лошадей не кинулась в воду, не поплыла за ними. Кто знает, что бы тогда началось… Потом он сердито выговаривал «орлам», что они вели себя неправильно, что нужно, относясь к животным, как и ко всей природе, доброжелательно и по-хозяйски, не привязывать себя ни к кому и ни к чему исключительными чувствами, что такие избирательные привязанности автоматически противопоставляют предметы чувств всему иному – и поэтому принесли в свое время людям не меньше бед и огорчений, чем вражда и ненависть.
И все равно в последующие дни настроение в команде было пасмурное.
С малышами было интересно – с малышами было сложно.
Дети были несовершенней взрослых, с большими – в телесных и психических чертах – отклонениями от норм: то излишне худы, то полны, голенасты, сутулы.
Одни задиристы, другие трусоваты. Сестренки Ри и Ра всегда ходили насупленные, озабоченно прятали длинноватые зубки, за которые их подразнивали «зубатиками», но когда смеялись, то без удержу, так что обнажались и десны. Дразниться, покрасоваться, прихвастнуть – это все «орлы» тоже умели. Даже приврать для силы впечатления. У них, в отличие от взрослых, имелось и словцо для обозначения такого занятия: бхе-бхе. Девочки куксились, ябедничали и – прав был Эри – иной раз влюблялись. Мальчишки же, случалось, выясняли отношения между собой и с ними грубыми действиями. Все они были, как выражался Ило, неотрегулированы; регулировка эта и составляла предмет его забот.
Дети были несовершенны, дети были как дети, – и, может, именно поэтому их мир подходил Берну более, чем мир взрослых. Они были такими, как и во все времена. Ему приходило в голову, что окажись он здесь, в XXII веке, ребенком, то вжился бы в новый мир безболезненно.
«Лапута» так и не ушла от реки. Ветер прекратился – она повисла над правым берегом. От меркнувшего заката широкая полоса воды внизу была багровой и застывшей. Вверху разгорались огни Космосстроя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96