Объяснить это можно было, в свою очередь, только его ненормальным психическим состоянием, которое проистекало от их с Ксеной взаимной влюбленности друг в друга, из-за чего их пребывание на этой красивой планете было скорее праздником любви и уединенности, чем работой. Такое мелькнуло в первой и единственной их передаче с Одиннадцатой, а когда Арно опустился туда, увидел закат и восход Альтаира – симфонии огней и красок, то понял (у Ксены ничего узнать уже было невозможно), что Дан, несомненно, фигурял, залетал бог весть куда ради эффекта наслаждения видами. Такой вывод подкрепляла и скудость собранного этими двоими материала о планете.
После этих показаний Арно комиссии и возник вопрос.
– Это… это было бы неправильно понято, – ответил он.
– Как? Кем?
– Всеми. И ими. Как использование командиром власти для удовлетворения личных чувств.
– Каких именно?
– В подробности вдаваться не хочу.
– Иначе сказать, и ты был неравнодушен к Ксене?
– Можно сказать и так.
В решении было записано: проявил слабость, непредусмотрительность, допустил ошибку, которая привела… все как полагается. И теперь ему закрыт путь даже на Космосстрой. Даже рядовым монтажником. Даже сцепщиком контейнеров. Потому что в космосе любая работа самостоятельна и ответственна.
Что ж, все правильно. Он и сам ставил бы такие вопросы, сам проголосовал бы за такое решение. Люди могут не заметить чью-то ошибку, могут не придать ей значения, могут простить – космос все заметит и ничего не простит.
И все-таки… все было так, да не так. Здесь, дома, в залах и коридорах лунного Космоцентра, все выглядело как-то проще, ординарней. Происшествие было одним из многих, да и сама экспедиция тоже: заурядная (в той мере, в какой могут быть заурядны звездные перелеты) Девятнадцатая в так называемом тысячелетнем плане исследования ближне-звездного пространства, сферы вокруг Солнца радиусом пять парсеков. Шестьдесят звездных объектов, расписанные – с учетом сдвоенных и строенных – на 44 радиальные экспедиции. Теперь, после открытия Трассы, подумал Арно, с этим планом закруглятся до конца столетия.
И звезда Альтаир в созвездии Орла была среди всех объектов далеко не самым интересным; не сравнить ее с давшими богатый материал для понимания природы тяготения двойниками Сириус А и Сириус В, Крюгер-60 А и Б, с изменившей представления о метрике Вселенной быстролетящей звездой Барнарда или с тем же Тризвездием Омега-Эридана, породившим антивещество. Непеременная, со сплошным спектром – яркий ориентир, к которому надо долететь и поглядеть, что там. Только и есть двенадцатитысячеградусный накал, светит ярче десятка солнц. Даже о существовании планет около нее знали давно, с первых наблюдений во внеземные телескопы.
Что и говорить, было достаточно причин, чтобы в ретроспективном взгляде с Земли все стушевалось, смазалось в дымке ординарности, казалось сводимым к проверенным жизнью силлогизмам простым следствиям из простых причин. Даже то, что Дан и Ксена были самыми молодыми, а следовательно, и самыми эмоционально нестойкими членами экспедиции, работало на версию. И то, что он, командир экспедиции, был неравнодушен к биологу-математику-связисту Алимоксене… Неравнодушен-влюблен! А было не так просто.
…Все мужчины и женщины «Альтаира» были неравнодушны к этим двоим. Может быть, мужчины более к Ксене, женщины – к Дану, но в целом именно к ним двоим, к раскрывающемуся на глазах прекрасному цветку их любви. Было в этом неравнодушии куда более благодарности, чем влюбленности. И… человеческого самоутверждения.
Все дело было в космосе. В Великой Щели, темном овраге, разделяющем две обильные звездами ветви Млечного Пути по ту сторону галактического ядра; она была почти по курсу, в созвездии Стрельца – прекрасное зрелище, от которого стыла душа. Расстояние в 6 световых лет до звезды они одолели за 18 календарных лет, за три релятивистских (внутренних) года, за год биологического (личного) времени; пробуждались для работы после долгих анабиотических пауз. За это время Альтаир превратился из белой точки в ярчайший диск, изменились Орел и Стрелец, все рисунки из ярких звезд, а Великая Щель и ее звездные берега-хребты были все такие же! Букашка ползла в сторону горы, одолела «агромаднейшее» в букашкиных масштабах расстояние от кочки до кочки, а гора на горизонте какой была, такой и осталась.
«Мир – театр, люди – актеры». Не слишком просторна была сцена – дальний космос, слишком хорошо просматриваема и освещена, чтобы и на ней ломать привычную человеческую комедию. Да, дело было в космосе: в холодной беспощадности пустоты на парсеки вокруг, в огненной беспощадности Альтаира, к которому защищенный нейтридной броней звездолет приблизился только на 80 миллионов километров, в неощутимой губительности потоков космических лучей. И здесь, в условиях спокойно отрицающих все земное и человеческое, затерялся, летел, жил их мирок – частица земного и человеческого. Они работали, наблюдали, общались, отдыхали, даже веселились – но в душе каждого неслышно звенела туго натянутая струна.
И вот здесь… нет, это невозможно объяснить. Это нужно пережить: видеть, например, как бегали в оранжерею глядеть на всходы огуречных семян – и потрясающей новостью было, что на первом ростке разделились семядольки. И любовь Ксены и Дана была таким человеческим ростком: в ней – в отличие от рациональных, продуманно-сдержанных отношений всех прочих между собой – было что-то иррационально простое, первичное. И вырвать росток, потеснить различными «мерами» их любовь значило – даже при полном успехе экспедиции – отступить перед космосом в чем-то важном, может быть, в самом главном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96