Бравурный марш: ухают басы, верещат фанфары, гремят литавры.
– Вот-вот… – кривит губы Берн. – Отбивай шаг, задирай подбородок. Ведь погибают всегда другие, не «я». Вперед, кандидаты в мертвецы!..– Крутит дальше, ползет полоска. Французская речь. – Слушайте, слушайте! (Берн полиглот – и не без того, что ему приятно щегольнуть этим.) «Наибольший выброс радиоактивного грунта, как установил профессор Дарье, и оптимальное заражение им местности происходит при внедрении плутониевой бомбы на глубину пятнадцать метров…» Ведь это наука, Иоганн, вершина разумной деятельности, как и у нас. А!
– Э, нет. – Инженер положил вилку, зашвырнул пустую банку в пески. – Там не такая наука. Там нормальная наука, с практическим смыслом. Пусть зловещим, угрожающим одним ради защиты других – но со смыслом все-таки! А какой научный смысл в вашей затее? Анабиоз на годы – это можно понять. Но… на восемнадцать тысяч лет!.. Простите, но это же самоубийство.
– Эй, не пугайте меня сейчас! Думаете, установка откажет?
– Нет, самое страшное, что установка может выдержать. Вполне. Термоэлементы?
Они просты, как булыжник, и надежны, как булыжник. Был бы геотермальный поток, а им ничего не сделается, ток дадут. Герметика идеальная, никаких утечек… То есть я допускаю, что как биологический организм вы сохранитесь.
Если мясо ископаемых мамонтов с удовольствием лопают собаки, то… техника может больше. Но все равно: столь категоричное отделение от мира, породившего вас, бросок в неизвестную среду – безумная, самоубийственная авантюра, как хотите! Какой смысл?..
– Научный смысл моего предприятия: проверка гипотезы о возникновении нового человечества. Самая суть: орбита Земли не круговая, а эллиптическая. Солнце в одном из фокусов ее, когда планета ближе к нему, тепла на нее попадает больше, когда дальше – меньше. Из-за наклона оси эта добавка тепла распределяется между Северным и Южным полушариями неравномерно, сейчас, например, больше перепадает Северному. Но ось Земли процессирует, описывает конус – как у игрушечной юлы, только гораздо медленнее: один круг за двадцать шесть тысяч лет. Понимаете теперь, почему счет на тысячелетия? В ходе их меняется положение Земли под Солнцем. Сорок тысяч лет назад больше согревалось Южное полушарие, а у нас, на севере, ползли льды…
– А! – сказал инженер. – Оледенение как причина эволюции обезьян?
– Да. Резкое похолодание, оскудение растительной пищи – и обезьяны посмышленей стали орудовать камнями и палками, познали труд, полюбили огонь.
Так возникли племена питекантропов. Дальше дело пошло… Весьма вероятно, что так случалось не однажды – не только сорок тысячелетий назад, но и шестьдесят шесть, и… прибавляйте по двадцать шесть, сами сочтете. То, что в самых древних пластах находят останки людей и их предметов, а в древних знаниях намеки на новейшие достижения науки и техники, – признаки того, что процесс повторяется, возвращается на круги своя.
– Любопытно. Это ваша гипотеза?
– Нет. Одного русского, которому тоже не очень везло в жизни, – Николая Морозова-Шлиссельбуржца.
– Родом из Шлиссельбурга?
– Опять не угадали, Иоганн: эта приставка к фамилии означает, что он провел в Шлиссельбургской каторжной тюрьме ни мало ни много – двадцать лет. И чтобы скоротать время, напридумывал там немало интересных гипотез. Эта возникла у него в самом конце прошлого века. По нынешним временам она выглядит несколько наивно, но верна ее суть – идея, которую я распространяю на все времена: человечество породил некий глобальный, космический процесс. Наша цивилизация объективно – проявление его. Но поэтому же в развитии мира заключена и его гибель.
Совсем стемнело.
Лицо Берна освещала снизу шкала приемника. В нем ритмично поскуливал джаз.
Голос профессора звучал с пророческой торжественностью:
– Возникают, развиваются, достигают кульминации существа и коллективы, которые в силу ограниченности придают исключительное значение себе, своему месту и времени. Потом происходит нечто и они сникают. За материальные останки былого «разумного» величия принимаются вода и ветер, мороз и коррозия, пыль, сейсмика земной коры. Потом – новое оледенение. Толща льдов, как губка, стирает с лица материков следы энного человечества, энной цивилизации – и очищает место для эн плюс первой. Морали в этой басне нет…
– Он помолчал. – Следующее похолодание начнется через двенадцать-тринадцать тысячелетий. Южные области, как и прежде, оптимальны для развития обезьянолюдей. Пять тысяч лет форы на возможный прогресс.
– Но… ведь здесь безжизненная пустыня.
– Сейчас – пустыня. И Сахара сейчас пустыня, и Каракумы, и Аравия. А буйная растительность и животный мир, что были в них, залегли пластами угля и нефти. Не упускайте из виду счет на десятки тысячелетий, Иоганн: за это время смешаются созвездия, одни звезды потускнеют, другие разгорятся ярче – изменится картина «вечного» неба. Что уж говорить об изменениях климата!
Оледенение нагонит влагу – и здесь будут леса, луга и реки.
– О! Я вижу, вы уже на «ты» с вечностью!..– В голосе Нимайера ирония, уважение, замешательство – все вместе.
– Допустим, вы окажетесь правы. Но зачем вам эта правота? Ведь знания добываются для людей.
Это уже на следующий день, к вечеру, когда все приготовления окончены.
Крошка Мими, которая двое суток с уханьем металась за барханами, наконец оголодала, почувствовала прежнее влечение к людям, приблизилась, умильно вытягивая губы трубочкой, – тут ее и прихлопнули выстрелом в голову.
Солнце еще не село. Нимайер один приканчивает банку консервов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96