Но это не все, господин де Вильморен. Меня раздражает не столько браконьерство, сколько неуважение к моим безусловным и неотъемлемым правам. Вы не могли не заметить, сударь, что в воздухе разлит преступный дух неповиновения. Бороться с ним можно только одним способом. Проявление малейшей терпимости и мягкости, как бы вы ни были к этому склонны, в ближайшем будущем повлечет за собой необходимость прибегнуть к еще более жестким мерам. Я уверен, что вы понимаете меня и, разумеется, цените снисходительность, с какой я представил вам объяснения относительно дела, в котором ни перед кем не обязан отчитываться. Но если вам по-прежнему не все ясно, я отсылаю вас к закону об охоте; ваш друг адвокат разъяснит вам его.
Маркиз снова повернулся к огню, как бы намекая, что разговор окончен. Однако его маневр не обманул озадаченного и слегка обеспокоенного Андре-Луи. Он счел разглагольствования де Латур д'Азира весьма странными и подозрительными; как будто рассчитанные на то, чтобы в вежливых выражениях, облеченных в оскорбительно-высокомерный тон, объяснить ситуацию, они на самом деле могли только раздражать человека со взглядами де Вильморена.
Так и случилось. Филипп встал.
— Разве в мире не существует других законов, кроме закона об охоте? — возбужденно спросил он. — Вам доводилось слышать о законах гуманности?
Маркиз утомленно вздохнул.
— Какое мне дело до законов гуманности? — спросил он.
Некоторое время Филипп смотрел на него в немом изумлении.
— Никакого, господин маркиз. Увы, это слишком очевидно. Надеюсь, вы вспомните об этом, когда пожелаете воззвать к тем самым законам, которые сейчас подвергаете осмеянию.
Де Латур д'Азир резко вскинул голову и повернул к Филиппу свое породистое лицо.
— Что вы имеете в виду? Сегодня вы уже не в первый раз позволяете себе туманные высказывания. Я склонен усматривать в них скрытую угрозу.
— Не угрозу, господин маркиз, — предостережение. Подобные действия, направленные против божьих созданий… О, вы можете усмехаться, сударь, но они — такие же божьи создания, как и мы с вами, хоть эта мысль нестерпима для вашей гордыни. Перед Богом…
— Прошу вас, господин аббат, избавьте меня от проповеди.
— Вы издеваетесь, сударь. Вы смеетесь. Интересно, будет ли вам смешно, когда Господь призовет вас к ответу за чинимые вами насилия и пролитую кровь?
— Сударь! — Шевалье де Шабрийанн вскочил, и голос его прозвучал как удар хлыста. Но маркиз удержал кузена.
— Сядьте, шевалье. Вы мешаете господину аббату, а мне хотелось бы дослушать его. Он чрезвычайно занимает меня.
Андре-Луи, сидевший у двери, тоже встал. Объятый тревогой и предчувствием беды, он подошел к другу и взял его за руку.
— Нам лучше уйти, Филипп, — сказал он.
Но тот уже не мог совладать со своим порывом.
— Сударь, — сказал он маркизу, — подумайте о том, кто вы сейчас и кем вы станете. Вспомните, что вы и вам подобные живете злоупотреблениями, и задумайтесь над тем, какие плоды они должны принести в итоге.
— Бунтовщик! — презрительно проговорил маркиз. — Вы имеете наглость заставлять меня слушать всякий вздор, выдуманный вашими так называемыми современными интеллектуалами!
— Вздор, сударь? Вы думаете… вы действительно считаете все мною сказанное вздором? Феодальная власть держит в тисках все живое и ради собственной выгоды выжимает из народа все соки! Она заявляет права на воды рек и огонь, на котором бедняк печет свой хлеб, на траву и ячмень, на ветер, что вращает крылья мельниц! Крестьянин не может ступить на дорогу, перейти реку по шаткому мосту, купить локоть ткани на деревенском рынке, не заплатив налога! По-вашему, все это — вздор? Но вам и этого мало! В уплату за малейшее посягательство на ваши «священные» привилегии вы отнимаете у несчастного самую жизнь, нисколько не думая, на какое горе обрекаете вдов и сирот! Неужели вы успокоитесь только тогда, когда ваша тень проклятием ляжет на всю страну? Или в гордыне своей вы полагаете, что Франция — этот Иов среди народов — будет вечно терпеть ваше ярмо?
Филипп остановился, словно ожидая ответа. Но ответа не последовало. Маркиз в молчании внимательно смотрел на молодого человека; в его глазах поблескивал зловещий огонь, в уголках губ застыла презрительная полуусмешка.
Андре-Луи потянул друга за рукаве
— Филипп!
Де Вильморен смахнул его руку и продолжал с еще большим фанатизмом:
— Неужели вы не замечаете, что собираются тучи, предвещающие бурю? Вы, вероятно, полагаете, будто Генеральные штаты, созываемые господином Неккером и обещанные на будущий год, станут заниматься только изобретением новых податей для спасения государства от банкротства? Если так, то вас ждет разочарование. Презираемое вами третье сословие докажет, что сила на его стороне; оно найдет способ покончить с язвой привилегий, разъедающей нашу несчастную страну.
Маркиз слегка шевельнулся на стуле и наконец заговорил.
— Сударь, — сказал он, — вы обладаете опасным даром красноречия. И источник его скорее в вас самих, чем в вашем предмете. В конце концов, что вы мне предлагаете? Разогреть блюда, приготовленные для обтрепанных энтузиастов из провинциальных клубов, чьи головы набиты обрывками из ваших вольтеров, жан-жаковnote 17 и прочих грязных писак? Ни у одного из ваших философов не хватило ума понять, что мы представляем собой сословие, освященное древностью, что за нашими привилегиями — авторитет веков!
— Гуманность, сударь, — возразил Филипп, — древнее, чем институт дворянства. Права человека родились вместе с самим человеком.
Маркиз рассмеялся и пожал плечами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19