Епископ Коимбрский был взволнован. Он любил принца, которому был столь многим обязан: он понимал в глубине души, что Афонсо Энрикес прав, но он не мог изменить своему долгу перед Римом, долгу столь же простому и понятному, сколь и неприятному. Рано поутру Афонсо Энрикесу доложили, что к дверям собора прибит пергамент, сообщающий о его отлучении от церкви, а епископ — то ли от страха, то ли от горя — покинул город и отправился в путь на север, к Порту.
Неверие быстро уступило место гневу в душе Афонсо Энрикеса. А затем, почти так же быстро, он принял решение — безумное и безрассудное решение, какого, собственно, и следовало ожидать от семнадцатилетнего юнца, держащего в руках бразды правления. Однако в решении этом, если учесть его однозначность и полное пренебрежение законами церкви и общества, можно было заметить определенную логику, пусть и безнравственную.
Облачившись в латы и набросив на плечи отороченную золотом белую мантию, Афонсо прискакал к собору в сопровождении своего брата Педро Альфонсо и двух рыцарей, Эмигио Мониша и Санчо Нуньеса. Здесь на огромных окованных железом воротах, как ему и говорили, висел римский пергамент, предающий принца анафеме. Высокопарные, витиеватые латинские фразы были выведены на нем изящным округлым почерком умелого церковного писца.
Он соскочил со своего громадного коня и, бряцая доспехами, взбежал по ступеням собора. Его спутники следовали за ним. Очевидцами последующих событий стали несколько зевак, которые остановились, увидев своего принца.
Указ об отлучении еще не успел привлечь к себе чье-либо внимание, поскольку в двенадцатом столетии искусство читать по-писанному представляло собой тайну, посвящены в которую были лишь очень немногие. Афонсо Энрикес сорвал пергамент с гвоздя и смял его в кулаке, затем вошел в собор, но вскоре вышел оттуда и направился в монастырь. По его приказу забили в колокола, созывая монахов.
Вскоре вокруг инфанта, стоявшего на залитом солнцем церковном дворе, стали собираться члены монашеского ордена — суровые, отчужденные, величественные, они неторопливо шествовали под украшенными лепным орнаментом сводами; одеяния их ниспадали до земли, руки, спрятанные в широкие рукава ряс, были сложены на груди. Выстроившись полукругом перед своим правителем, они невозмутимо ждали объявления его воли. Колокольный звон над головой стих.
Афонсо Энрикес не стал попусту тратить слов.
— Я собрал вас, — возвестил он, — чтобы объявить, что вы обязаны избрать нового епископа.
По толпе священнослужителей пробежал ропот. Каноники подозрительно и осуждающе смотрели на принца, бросали косые взгляды друг на друга. Наконец заговорил один из них:
— Habemus epuscopum, — мрачно промолвил он, и тут же раздалось несколько голосов, вторивших ему:
— У нас есть епископ!
Глаза молодого правителя загорелись.
— Вы заблуждаетесь, — сказал он им. — У вас был епископ, но его больше здесь нет. Он сбежал, покинув свой престол, после того как обнародовал эту позорную писанину. — Принц поднял руку со смятым указом об отлучении. — Поскольку я — богобоязненный христианский рыцарь, я не признаю этой анафемы. Отлучивший меня от церкви епископ бежал, поэтому вы немедленно изберете нового, и он снимет с меня наказание, наложенное Римом.
Они стояли перед ним — безмолвные и бесстрастные, исполненные достоинства священнослужители, уверенные в том, что закон на их стороне.
— Ну, так что же? — рявкнул молодой человек.
— У нас есть епископ! — повторил чей-то высокий голос.
— Аминь! — отозвался хор, и под сводами заходило гулкое эхо.
— Я же сказал вам, что ваш епископ бежал, — продолжал настаивать принц, и голос его дрожал от гнева. — И я заявляю, что он не вернется, и нога его никогда впредь не ступит на улицы моего города Коимбры. Поэтому вы немедленно приступите к избранию его преемника.
— Повелитель, — холодно отвечал ему один из монахов, — избрание нового епископа незаконно и невозможно.
— Да как смеете вы говорить мне такое? — взревел принц, взбешенный их холодным упорством. Он взмахнул рукой, яростным жестом приказывая им удалиться. — Прочь с глаз моих, вы — злобные спесивцы! Возвращайтесь в свои кельи и ждите моих повелений. Коль скоро вы, преисполнившись высокомерной и тупой гордыни, не желаете исполнять мою волю, я сам изберу вам нового епископа.
Афонсо был страшен в своем гневе, и монахи не осмелились сказать ему, что, даже будучи принцем, он не имеет права устраивать выборы епископа. С прежним бесстрастием поклонившись ему, они повернулись и удалились так же неспешно, как пришли. Нахмурив брови и сжав губы, Афонсо провожал их взглядом; Мониш и Нуньес молча стояли у него за спиной. Внезапно взор темных настороженных глаз принца остановился на последней удаляющейся фигуре. Мрачное строгое шествие замыкал высокий худощавый молодой человек. Бронзовый цвет кожи и хищное ястребиное лицо свидетельствовали о том, что в жилах его течет мавританская кровь. И в мозгу мальчишки-принца тут же мелькнула злорадная мысль: а ведь этого человека можно превратить в оружие, которое позволит ему смирить гордыню других церковников. Он поднял руку и поманил монаха к себе.
— Как тебя зовут? — спросил его принц.
— Меня называют Сулейманом, владыка, — был ответ, и это имя стало еще одним подтверждением мавританского происхождения молодого человека. Хотя нужды в таком подтверждении, в общем-то, не было.
Афонсо Энрикес рассмеялся. Отличная будет шутка — поставить над этими высокомерными священниками, не пожелавшими сделать выбор, такого епископа, который лишь немногим лучше заурядного арапа!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75