Акутагава Рюноскэ
СЧАСТЬЕ


Перед входом висела реденькая тростниковая занавеска, и сквозь нее
все, что происходило на улице, было хорошо видно из мастерской. Улица,
ведущая к храму Киёмидзу, ни на минуту не оставалась пустой. Прошел бонза
с гонгом. Прошла женщина в роскошном праздничном наряде. Затем - редкое
зрелище - проехала тележка с плетеным камышовым верхом, запряженная рыжим
быком. Все это появлялось в широких щелях тростниковой занавески то
справа, то слева и, появившись, сейчас же исчезало. Не менялся только цвет
самой земли на узкой улице, которую солнце в этот предвечерний час
пригревало весенним теплом.
Молодой подмастерье, равнодушно глядевший из мастерской на прохожих,
вдруг, словно вспомнив что-то, обратился к хозяину-гончару:
- А на поклонение к Каннон-сама по-прежнему народ так и валит.
- Да! - ответил гончар несколько недовольно, может быть оттого, что
был поглощен работой. Впрочем, в лице, да и во всем облике этого забавного
старичка с крошечными глазками и вздернутым носом злости не было ни капли.
Одет он был в холщовое кимоно. А на голове красовалась высокая помятая
шапка момиэбоси, что делало его похожим на фигуру с картин прославленного
в то время епископа Тоба.
- Сходить, что ли, и мне поклониться? А то никак в люди не выйду,
просто беда.
- Шутишь...
- Что ж, привалило бы счастье, так и я бы уверовал. Ходить на
поклонение, молиться в храмах - дело нетрудное, было бы лишь за что! Та же
торговля - только не с заказчиками, а с богами и буддами.
Высказав это со свойственным его возрасту легкомыслием, молодой
подмастерье облизнул нижнюю губу и внимательно обвел взглядом мастерскую.
В крытом соломой ветхом домике на опушке бамбуковой рощи было так тесно,
что, казалось, стоит повернуться, и стукнешься носом о стену. Но зато, в
то время как по ту сторону занавески шумела улица, здесь стояла глубокая
тишина; словно под легким весенним ветром, обвевавшим красноватые глиняные
тела горшков и кувшинов, все здесь оставалось неизменным давным-давно, уже
сотни лет. И казалось, даже ласточки и те из года в год вьют свои гнезда
под кровлей этого дома...
Старик промолчал, и подмастерье заговорил снова:
- Дедушка, ты на своем веку много чего и видал и слыхал. Ну как, и
вправду Каннон-сама посылает людям счастье?
- Правда. В старину, слыхал я, это часто бывало.
- Что бывало?
- Да коротко об этом не расскажешь. А начнешь рассказывать - вашему
брату оно и не любопытно.
- Жаль, ведь и я не прочь уверовать. Если только привалит счастье,
так хоть завтра...
- Не прочь уверовать? Или не прочь поторговать?
Старик засмеялся, и в углах его глаз собрались морщинки.
Чувствовалось, что он доволен, - глина, которую он мял, стала принимать
форму горшка.
- Помышлений богов - этого вам в ваши годы не понять.
- Пожалуй что не понять, так вот я и спросил, дедушка.
- Да нет, я не о том, посылают ли боги счастье или не посылают. Не
понимаете вы того, что именно они посылают - счастье или злосчастье.
- Но ведь если оно уже выпало тебе на долю, чего же тут не понять,
счастье это или злосчастье?
- Вот этого-то вам как раз и не понять!
- А мне не так непонятно, счастье это или злосчастье, как вот эти
твои разговоры.
Солнце клонилось к закату. Тени, падавшие на улицу, стали чуть
длиннее. Таща за собой длинные тени, мимо занавески прошли две торговки с
кадками на голове. У одной в руке была цветущая ветка вишни, вероятно -
подарок домашним.
- Говорят, так было и с той женщиной, что теперь на Западном рынке
держит лавку с пряжей.
- Вот я и жду не дождусь рассказа, дедушка!
Некоторое время оба молчали. Подмастерье, пощипывая бородку,
рассеянно смотрел на улицу. На дороге что-то белело, точно блестящие
ракушки: должно быть, облетевшие лепестки цветов с той самой ветки вишни.
- Не расскажешь, а, дедушка? - сонным голосом проговорил подмастерье
немного погодя.
- Ну ладно, так и быть, расскажу. Только это будет рассказ о том, что
случилось давным-давно. Так вот...
С таким вступлением старик-гончар неторопливо начал свое
повествование. Он говорил степенно, неторопливо, как может говорить только
человек, не думающий о том, долог ли, короток ли день.
- Дело было лет тридцать-сорок тому назад. Эта женщина, тогда еще
девица, обратилась с молитвой к этой самой Каннон-сама в храме Киёмидзу.
Просила, чтоб та послала ей мирную жизнь. Что ж, у нее как раз умерла
мать, единственная ее опора, и ей стало трудно сводить концы с концами,
так что молилась она не зря.
Покойная ее мать раньше была жрицей в храме Хакусюся и одно время
пользовалась большой славой, но с тех пор, как разнесся слух, что она
знается с лисой, к ней никто почти больше не ходил. Она была моложавая,
свежая, статная женщина, а при такой осанке - что там лиса, и мужчина
бы...
- Я бы лучше послушал не о матери, а о дочери...
- Ничего, это для начала. Ну, когда мать умерла, девица одна своими
слабыми руками никак не могла заработать себе на жизнь. До того дошло, что
она, красивая и умная девушка, робела из-за своих лохмотьев даже в храме.
- Неужто она была так хороша?
- Да. Что нравом, что лицом - всем хороша. На мой взгляд, ее не
стыдно было бы показать где угодно.
- Жаль, что давно это было! - сказал подмастерье, одергивая рукав
своей полинялой синей куртки.
Старик фыркнул и не спеша продолжал свой рассказ.
1 2 3