В том числе и собственной. Я
завидую тебе. Да, ты прав, перед Филом я всегда преклонялся - а тебе
всегда завидовал. И сейчас - завидую особенно. Но я ничего не могу с собой
поделать. Ради Ирки, ради Бобки - рад бы. Но не могу. Если я буду
подогревать себя лишь мечтами о яхтах и островах, и деньгах, по чем там ты
еще говорил... об инфаркте у конкурента... я хоть до посинения буду сидеть
за письменным столом, но не выдумаю ни ревертазу, ни М-полости - ничего. Я
так не умею. Наверное, я действительно отравлен. Мне нужно впереди
что-то... что ты обозвал коммунизмом в шутку. Тогда голова начинает
работать.
...Малянов, сказал Вайнгартен. Я сказал это не в шутку. Хватит грез.
Они слишком дорого обходятся тем, кто грезит, - не говоря уже обо всех
остальных. И в первую очередь - тем, кто рядом с теми, кто грезит. Чем
прекраснее греза - тем больше крови. Сколько можно! Может, ты и прав, и
нас действительно поколение за поколением, век за веком вбивают в животное
царство, из которого мы все пытаемся выбраться, не можем мы в нем
полноценно жить - но лучше жить неполноценно, чем не жить вовсе, пойми ты
уже! Цели, цели! Да чем тебя, в конце концов, не устраивают простые цели?
Ты не любишь моря? Не хочешь ходить под парусом? Врешь!
...Вайнгартен, сказал Малянов. Очень люблю. Очень хочу. Но чтобы
раскочегарить мысли в башке, мне нужно слышать совсем иной зов. Я должен
знать - хотя бы пока работаю, должен знать: то, что я сделаю, кому-то
поможет. Не брюху чьему-то - душе чьей-то поможет! Ну я не знаю, почему!!
Ну что мне делать!!
...Заткнуть уши, сказал Вайнгартен. И учиться работать без всякого
зова. Вообще без всякого. В конце концов, чем уж ты такой особенный?
Многие, очень многие в молодости мечтают слышать какой-нибудь не животный
зов. Штурмовать сияющие вершины. Шагать к высоким целям. Испытывать лишь
любовь, благодарность к друзьям и подругам, бескорыстную жажду знаний,
гордое и смиренное желание помогать и прощать. Но быстро ломаются. Все. Из
века в век, из поколение в поколение. Не было никого, кто бы не сломался.
Никого.
...Если бы ты знал, как я устал, сказал Малянов. Мне надоело спорить.
Всю жизнь я спорю и с самим собой, и с другими людьми. Но я устал именно
сейчас, и именно о целях я не хочу спорить...
...Тогда не спорь, сказал Вайнгартен.
И тут Малянов вспомнил, кто не сломался.
Он даже дыхание потерял. Успел еще подумать: да как же мне это раньше
в голову не пришло, да почему же я это Филу не сказал?.. И сразу
сообразил, что, как и открытый им Бог, он и сам нуждался в овеществляющем
созданную информацию разговоре, чтобы идти дальше - значит, все-таки
снова, как и прежде, спасибо Филу. От одной этой мысли мир сразу перестал
быть серым - ожесточенность растворилась, затеплилась благодарность.
Был по крайней мере один, кто не сломался - и навсегда утвердил за
людьми божественное право выбирать чувства и цели не только из доступного
протоплазме набора. И оставил такой след, такой знак, который перевесил
миллион миллионов сломанных. Самоломанных.
Это опять было сродни озарению. Или откровению. Мысль работала четко
и быстро, и то, что показалось бы еще секунду назад свалкой разрозненных
фактов, посторонних и друг другу, и уж подавно самому Малянову с его
заморочками, схлопнулось в густо замешанное единство, а потом полыхнуло
долгой ослепительной вспышкой.
Конечно, должен существовать какой-то механизм отслеживания
самопроизвольно возникающей здесь принципиально новой, эмоционально
насыщенной информации и ее включения в общевселенский творческий процесс.
Но лишь той, которая для единства не чужеродна, а, напротив, увеличивает
силы, постоянно склеивающие воедино постоянно усугубляемую развитием
чересполосицу разлетающегося мира.
Ох, ну конечно! А богословы головы ломали веками, листочки какие-то
на одном стебельке придумывали в качестве поясняющего триединство
образа... Впрочем, они ведь даже радио не знали.
Приемник, передатчик, средство передачи. Троица!
И сколько же, наверное, этих малых передатчиков, питающих громадный
приемник... И среди животных, наверное, они тоже есть, не зря в каком-то
из прозрений лев в раю возлежит рядом с агнцем. Как это я говорил сегодня,
сам не понимая, насколько в точку попадаю: волчара, трусящий мимо
беззащитной косули... Ал! Информационное включение! Жизнь вечная...
Малянов резко встал и вышел в большую комнату. Ирка и Бобка не спали
- успокаиваясь помаленьку, сидели на диване и ворковали о чем-то
вполголоса. Влажные волосы на голове у распаренного, умиротворенного Бобки
торчали в стороны.
Малянов вклинился на диван между ними и осторожно обнял обоих за
плечи. Легонько прижал к себе. Ирка - измотанная, со слипающимися глазами
и руками, красными после стирки, - покосилась на него чуть удивленно: она
давно отвыкла от таких нежностей.
- А ну-ка, ребята, - сказал Малянов. - Повторяйте за мной оба
слаженным и восторженным хором: не хлебом единым! Не хлебом единым! Ну!
- Ты чего, пап? - обалдело и немного встревоженно спросил Бобка.
И вдруг Ирка, коротко заглянув Малянову в глаза непонимающим,
преданным взглядом - видишь? подчиняюсь! не знаю, что ты задумал, чего
хочешь, но подчиняюсь! мы вместе, и я верю, что ничего плохого ты не
сделаешь! - сказала решительно:
- Слушай, что отец велит! Три - четыре!..
- Не хлебом единым! Не хлебом единым!!
У Малянова намокли глаза, переносицу жгло изнутри, и судорогой
невозможного плача сводило лицо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36