Похмельной... то есть духовной... жаждою
томим до родины я дозвонился - и малохольный херувим из телефона мне
явился! Значит, так. Сейчас мне ничего не отвечай. Я перезвоню через пару
дней. Подумай. Крепко подумай, Малянов! Такого шанса у тебя больше не
будет! - и вдруг сказал совсем тихо, совсем иначе: - Честное слово,
Митька, я правда хочу помочь. И... я очень соскучился.
Малянов сглотнул - горло зажало. Дернул головой.
- Я понимаю, Валька, - так же тихо и чуть хрипло ответил он. -
Спасибо.
- Спасибо в стакане не булькает! - вдруг опять взъярился Вайнгартен.
- Мне не спасибо твое нужно, а чтобы ты был здесь и чтобы ты сделал дело!
- Я подумаю.
- Вот и хорошо, - снова тихо сказал Вайнгартен после паузы. Помолчал,
шумно дыша. Спросил: - Видишь кого-нибудь?
- Кого? - невольно спросил Малянов, хотя сразу понял, о ком речь.
- Кого-нибудь из... нас.
- Только Глухова. Вчера вот надрались не в меру. А так - все больше в
шахматы с ним играем...
- В старики записался, Малянов? Ох, не позволю я тебе этого. Не
позволю! А... ну...
- Фила?
- Да. Вечеровского.
- Нет, ничего не знаю о нем.
- Если вдруг объявится - держись подальше, - неожиданно сказал
Вайнгартен. - Он... третий тип. Не ты и не я, а... фанатик. Жрец чистой
науки, мучитель собак и кроликов. Как он нас разыграл тогда... как
подопытных! Никогда не прощу. А неуязвимца как изображал! Все на равных
сидят, обалделые, а он как бы ни при чем, советы раздает. "Все-таки я умею
владеть собой, бедные мои барашки, зайчики-гулики!" - почти злобно
передразнил он. - Тоже мне, Тарквиний Гордый... Он и тебя постарается
сделать либо кроликом, либо мучителем - но кроликами-то окажутся твои
близкие, мы это уже проходили.
- Валька... у тебя тоже что-то там... происходило?
- Ну уж дудки! - взъярился Вайнгартен. - Я на-ар-рмальный
приспособленец! Мне эта ваша божественная истина нужна, как Ильичу в
Мавзолее сортир. Я с удовольствием работаю и наслаждаюсь материальными
результатами своей работы, и никто меня не трогает. Все истины, Малянов,
приобретают смысл только тогда, когда начинают облегчать быт, понял? Ну
все, старик. Помни, что я сказал. И думай, думай, думай!
- Твоим тоже приветы передавай!
- Непременно. Жму!
И он дал отбой.
Несколько секунд Малянов сидел неподвижно, все прижимал трубку к
плечу. Потом решительно положил ее на рычаги обмотанного изолентой, трижды
уже битого аппарата и встал.
- Я твой рассольник обратно в кастрюлю вылила, - сказала Ирка, когда
он вошел в кухню. - Сейчас разогрею. Кто там на тебя насыпался?
- Глухов, - сказал Малянов. - Похмелиться звал.
- А трезвонило, как по межгороду, - удивленно сказал Бобка.
- Мне тоже поначалу показалось. Нет, свои. Иронька, я сейчас уйду
часа на три... да не к Глухову, не бойся..."

4
"...зумеется, битком набит, Малянов еле втиснулся. Он даже хотел
пропустить этот и дождаться следующего - если долго не было, имеется шанс,
что потом придут два или даже три подряд, есть такая народная примета; но
он и так уже опаздывал. И ему хотелось скорее вернуться домой. Очень
хотелось. Ощущение близкой беды сдавливало виски, ледяным языком лизало
сердце, и сердце, отдергиваясь, пропускало такты. Убедиться - и домой. В
чем убедиться? Он не знал. Хоть в чем-нибудь.
Валька больше не позвонит. Возможно, даже пожалеет, что звонил.
А может, и нет. Может, действительно соскучился. И памятная, вечная
его развязность, возведенная сейчас в квадрат, в куб, - от
непринужденности ли она? Скорее наоборот. От непонимания, как держаться.
Но почему он ни разу не написал - ни письма, ни хоть открытки? Это я
не знал и до сих пор не знаю, куда ему написать в случае чего, а мой-то
адрес не менялся! Исчез на восемь лет - а теперь нате! Может, у него
все-таки что-то случилось - только он виду не подает...
Как же все подтверждается забавно! Да. Куда как забавно. Если теория
демонстрирует хотя бы минимальные предсказательные возможности - значит,
она не совсем бред. Значит...
- Пробейте, пожалуйста, талон.
- Не могу, простите. Рук не вытащить.
Молодец, Валька. Сделал-таки... Наверное, и Нобелевку свою получит.
Хорошо бы.
Скорей бы домой.
В спертом воздухе забитого под завязку автобусенка, медленно и
натужно катящего по лужам, отвратительно завоняло сивухой с луком; сзади
на Малянова навалились и больно вогнали под ребро какой-то острый угол.
Малянов заерзал, выкручиваясь червем и пытаясь пустить угол мимо.
- Чего пихаешься, мудила? - невнятно, но громко спросили его. - Щас
как пихнусь - костей не соберешь.
Малянов смолчал, не поворачивая головы.
- Ну чо вылупился? - спросили его и навалились сильнее. - Поговорить
хочешь? Дак давай пошли из трясунца выйдем, разберемся?
Малянов молчал.
- Вот мудила!
Малянов молчал. Прыгая на колдобинах разбитого покрытия и завывая,
перегруженный жестяной гробик волокся сквозь промозглую мглу; сбитые и
склеенные в единую, вроде комка лягушачьей икры, массу, угрюмо, монолитно
прыгали с ним вместе - кто в полуприседе, кто почти без нижней опоры вися
на поручне, кто на одной ноге стоя - разнообразные несчастные люди.
- Молчишь? За Гайдара, небось, коли так надулся? Нич-чё, к осени всех
вас по лагерям перееб..."

"...выдавился из автобуса на остановку раньше, и с полкилометра
пришлось шлепать по грязи пешком. Сырой ветер пронизывал до костей. Справа
простирался жуткий пустырь, разъезженный тракторами и бульдозерами, весь в
глинистых буграх и лужах, с огрызками бетонных плит и скрученных жгутов
ржавой проволоки, растущих из земли чаще, чем полынь:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36