- Что за письмо? - Малянов остановился на полушаге, сразу ощутив
холодок нехорошего предчувствия.
Ирка вышла в коридор с бумажкой в руке. Листок ученической тетрадки,
кажется.
- Я где-то к полуночи выглядывала тебя поискать...
- Елки-палки, зачем?
- Ну как. Все-таки муж. Вдруг тебя твоим пресловутым грузовиком
размазало. Да ты не беспокойся, я только во двор. Ни тебя, ни грузовика,
естественно, не обнаружила...
Куда как естественно, подумал Малянов.
- А на обратном пути смотрю - что-то белеет в дырочках. Когда оно
туда попало... прямо чудесным каким-то образом. Перед программой "Время"
Бобка за "Вечеркой" лазил - его еще не было.
"Знаю я все эти чудеса", - снова, как когда-то, подумал Малянов. Он
сразу забыл и о головной боли, и о душе.
- Без конверта, просто сложенный вчетверо листок. И надписан поверху:
Малянову.
- Дай!
- Мы прочитали, извини... раз уж без конверта. Ничего не поняли, чушь
полная. То ли кто-то подшутил, то ли после такого же вот снятия стресса
перепутал ящики... или дома...
- Или города, - добавил Бобка.
Малянов развернул листок. Точно, тетрадка. В клетку. Небо в крупную
клетку.
- А руки-то дрожат, - с отвращением сказала Ирка. - Позорище.
Пьяндыга подзаборный.
Руки дрожали, и душа дрожала, как заячий хвост. Началось. Началось.
Глаза Малянова раз за разом пробегали коряво написанные, неровные,
бессмысленные фразы: "Если вам дороги разум и жизнь, держитесь поближе к
торфяным болотам. Само ломо. Мы не шестерки! Отрежь хвост. Вечер".
Он медленно, как черепаха, сглотнул. Поднял взгляд на жену. Она
смотрела на него безмятежно и чуть иронично. Или чуть презрительно.
- Хотела выбросить, но не решилась, - сказала она. - Как ни крути,
тебе адресовано. Может, секреты какие-то, - усмехнулась. - И вообще, это
было бы неуважительно по отношению к главе семьи.
- Генри Баскервилю жена Стэплтона писала про торфяные болота, - не
утерпел Бобка. - Только у нее было наоборот: держитесь подальше!
- У буржуев всегда все наоборот, - изо всех сил стараясь, чтобы голос
его не выдал, проговорил Малянов. Листок трясся в руке. Малянов протянул
его Ирке. - Конечно, кинь в ведро. Ребята, наверное, балуются. Может, это
вообще знатоку торфяных болот Малянову-младшему. Видишь, как он сразу
расшифровку начал.
- Мы эту версию отрабатывали, - солидно пробасил Бобка. - По нулям.
- Ну я не знаю, - сказал Малянов.
Легким пролетающим движением руки Ирка взяла из его трепещущих
пальцев письмо и послушно двинулась на кухню, где под раковиной стояло
помойное ведерко. Малянов смотрел ей вслед и думал: она действительно не
понимает? Или, подобно ему, мужественно делает вид? Храбрость или
черствость? Помнит ли она, как этот вот отца уже переросший симпатяга, а
тогда - трехлетний ласковый бойкий лопотун тужился у них на коленях до
слез до побагровения: "Ы-ы-ы! Ы-ы!", и не мог произнести ни слова? То есть
помнит, конечно, еще как помнит - но связывает ли с тем, что происходило
потом и продолжает происходить теперь? Или для нее эта история и впрямь
сразу кончилась, как только Вечеровский бесследно исчез из своей квартиры
- то ли действительно уехал на Памир, как собирался, то ли нет - и Бобка
после трехдневных невыносимых мук, трех дней ада кромешного сразу вновь
залопотал? И, как вообще свойственно женщинам, разделяющим жизнь на
ящички: это - отдельно, это - отдельно, а это - само по себе, и не сметь
перемешивать, она запихнула все, тогда происходившее, в герметичный бокс,
тщательно его опечатала и уже ни за что не заглянет туда?
От ответа на эти вопросы зависело очень многое. Зависело все.
Зависело, понимает ли она, что происходит с Маляновым, или просто махнула
на него рукой и терпит, потому что Бобка. Зависело, едино они живут или
просто притерто. Но Малянов никогда не смел спросить. Он боялся, Ирка
элементарнейшим образом не поймет, о чем речь. И это будет значить, что -
всего лишь притерто.
Если едино - все обретало смысл. Если притерто, то... то - лучше, как
Глухов.
Он обнял сына за плечи и тихонько, чтобы Ирка не слышала, спросил:
- Сильно волновались вчера?
- Спрашиваешь, - так же тихо ответил Бобка. И чуть смущенно, но
честно добавил: - Па, ты, пожалуйста, пока не реанимнулся, не дыши ни
меня.
Сквозь ком в горле Малянов засмеялся и пошел в душ.
И только в горячем потоке, когда смотанные похмельем в маленький и
тугой, болезненно болтающийся клубок извилины в башке начали,
удовольственно покряхтывая, расширяться и распрямляться, заполняя весь
черепной объем, Малянов, вновь вспоминая и переживая молчаливое
исчезновение Фила - хотя о чем ему было с нами, дезертирами, еще говорить?
- вдруг сообразил. И зубная щетка, мирно елозившая по зубам, вывернулась
из вдруг снова ставших неповоротливыми пальцев и больно ударила в десну.
Малянов опустил руки и несколько секунд стоял как оглушенный.
Вечер - это Вечеровский. "Вечер" в записке - это подпись.
Это письмо от Фила, вот что это такое.
Одному Мирозданию известно, как оно очутилось в ящике и что значит.
Повеяло холодком. Значит, открылась дверь в ванную. Точно; сквозь
полупрозрачную полиэтиленовую занавеску Малянов увидел смутный Иркин
силуэт.
- Ты как тут? - спросила Ирка громко, чтобы Малянов расслышал ее
сквозь бодрый плеск.
- Отлично.
- Сердце?
- Нету.
- Да ну тебя, Димка! Я серьезно. Не делал бы ты воду такую горячую -
замолотит сердчишко с бодуна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36