.. эти ни черта не смыслящие дохлые атомы и кванты... слишком
уж хорошо понимают, что такое любовь?
Попадание было математически точным. Малянова заколотило.
- Вы ничего не хотите мне сказать? - почти прошептал Глухов.
Малянов хотел сказать многое. Давно хотел.
- В отличие от вас, я не один, - сказал он.
Он мог, очень постаравшись, допиться до того, чтобы начать ненавидеть
Бобку и Ирку за то, что все время за них боится. Как-то раз, с год назад,
он в таком состоянии заявился домой в три ночи... это была картина маслом,
лучше не вспоминать. Сказать по правде, он почти ничего и не помнил.
Но допиться до того, чтобы не бояться за них, - было невозможно.
- Хорошо, - после паузы сказал Глухов и потряс банку, проверяя,
сколько в ней осталось. Банка булькнула с успокоительной грузностью. -
Тогда я еще поговорю сам.
- Конечно, - сказал Малянов. - Мне очень интересно.
- Не сомневаюсь.
Глухов помедлил, а потом отставил вдруг банку и тяжело, совсем
по-стариковски поднялся. Пошаркал к книжному шкафу.
- Открытие того факта, что Мироздание неожиданно оказалось этически
подкованным, заставило меня посмотреть на всю ситуацию несколько с иной
точки зрения, - с дурной, пьяной академичностью начал он. - Может быть,
дело вообще не в тех научных разработках, которые мы сочли тогда... с
легкой руки вашего друга... корнем всех бед? - он говорил и одновременно,
наклонив маленькую лысую голову к плечу, просматривал корешки книг. - Во
всяком случае, не только и не столько в них.
- А в чем же? Ведь давление явно было снято, когда мы... вы, я,
Захар... Валька... бросили...
Глухов на миг обернулся, хитро прищуренным глазом стрельнул на
Малянова и опять уставился на фолианты. Что он искал?
- А снято ли? - спросил он.
Малянов молчал.
- Нет, наши работы, безусловно, послужили каким-то толчком.
Инициирующим, стимулирующим... как хотите назовите. Но, если подумать
всерьез и спокойно, - любая, любая научная работа чревата тотальным
изменением мира через миллиард лет. Любая, понимаете? А не пустили только
нас. Ну, безусловно, еще кого-то, кого мы не знаем... Но ведь знаем мы
довольно многих. И среди этих многих Одержанию, так сказать, подверглись
только мы. Значит, дело не столько в том, чем человек занимается, сколько
в том, какой он. Логично?
- Логично, - против воли улыбнулся Малянов.
Глухов нашел наконец то, что искал. С трудом, в несколько приемов -
она не шла сразу - выдернул тоненькую коричневую книжицу из вбитых в полку
томов.
- А это сразу меняет все акценты, не правда ли?
- По-видимому, да, - признал Малянов после паузы, хотя в первый
момент хотел смолчать.
- Но неужели мы такие подонки? Неужели именно мы так дурно воспитаны
временем, страной... чтобы это разбирающееся в любви, а значит, и во
многих прочих чисто человеческих ценностях Мироздание сочло необходимым
именно нас придержать?
- Ему виднее.
- Знаете, милейший Дмитрий, это не ответ. Пути Божьи неисповедимы,
вот что вы мне сейчас сказали. Но вы же ученый!
- Да какой я теперь ученый, - вырвалось у Малянова.
Глухов снова уселся в кресло напротив.
- Что важно для ученого в первую очередь? Обилие материала. Приняв за
критерий Мироздания научную составляющую нашей деятельности, мы оказались
в тупике. Потому что могли оперировать только фактами, относящимися к нам
пятерым. Но, приняв за критерий этическую составляющую, мы сразу расширяем
круг пригодного к использованию материала. Потому что спокон веку
человечество бьется и не может разрешить загадку мира, возможно, одну из
основных его загадок... от ответа на которую, возможно, в полном смысле
слова зависит судьба человечества. Не от разгадки тайны рака, и не от
разгадки тайны гравитации, и не от разгадки тайны письменности инков, и не
от чего-то там... - Глухов вдруг сбился на нормальную человеческую речь и
запнулся, сосредоточиваясь. - Загадка формулируется так: почему каких-то
людей, в общем, совсем даже не плохих, зачастую наоборот, это ваше
Мироздание берет под пресс, не давая им жить? Почему?
- Ну и почему? - затаив дыхание, спросил Малянов. Он был уверен, что
Глухов ответит. Его мысль шла параллельно мыслям Малянова - только он не
боялся.
Глухов некоторое время глухо, страшно дышал, глядя на Малянова
исподлобья.
- Не знаю! - выкрикнул он потом. - Не знаю!! - и снова вздохнул
шумно, как кит. - А вы, похоже, знаете...
Малянов молчал.
- Критерий, Малянов! - рявкнул Глухов и потянулся к банке. -
Критерий!!
Они всосали.
- Самый пример, который на слуху - Иов, конечно, - перехваченно
сказал Глухов. - Но вот совсем иная культура. Никаких вам библейских
истерик, никакого кичливого, будто выигравший "Волгу" золотарь, хамски
упивающегося своим всемогуществом Бога... - Он раскрыл коричневую книжицу,
лежащую у него на коленях. - Китай, три века до Рождества Христова. Был
там такой поэт, Цюй Юань, в конце концов от всего этого скотства он
утопился...
- Какого скотства?
- Какого? Несправедливости мира, вот какого!
- О... Тогда нам всем пришлось бы топиться.
- В том-то и дело, что далеко не всем! Я вам сейчас почитаю...
перевод, конечно, не ахти, но мучить вас подлинником... Две поэмы, одна
называется "Призывание души", а другая - не в бровь, а в глаз... именно
то, что нас с вами сейчас интересует, интересовало и его, поэма называется
"Вопросы к небу"... Вот, слушайте... "Я с юных лет хотел быть бескорыстным
и шел по справедливому пути.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36