Помнишь, я называла тебя смешным, омерзительным и жалким, а ты целовал мне
руки и твердил о своей любви... Не будь я картиной, разве ты стерпел бы?
Он сел на постель рядом с нею. Она мечтательно смотрела во мрак. В
неподвижных, будто остекленевших глазах ее мерцали звезды далеких свечей.
- Всю жизнь я хотела, чтобы меня любили, - тихо и страстно выговорила
она. - Быть картиной - самый легкий способ этого добиться. Любить самой
ужасно хлопотно, я пробовала с тобой тогда, и мне не понравилось... Змея
не убила меня - спасла. Ты разлюбил бы...
- Нет.
- Может, и нет. А может, и да. Это как атомная война - может, будет,
может, нет - а страх всегда. А теперь ты никогда не разлюбишь, и самое
главное - без всяких усилий с моей стороны, я даже пальцем о палец не
ударю для этого. А потом ты умрешь, меня увидят другие и полюбят тоже, и
так будет вечно.
- Ты прекрасна только пока я люблю тебя. Ведь только я помню тебя
живой.
- Нет, не обольщайся. Я прекрасна, пока меня любит хоть кто-нибудь,
все равно кто. Это будет вечно, Орфи, вечно. А ты... Ты любишь меня, пока
хоть кто-нибудь любит тебя. Это дает тебе силы. Поэтому тебя всегда будут
любить - ведь ты убежал.
- Но как можно - знать, что тебя любят, и оставаться спокойной,
равнодушной! Другие люди...
- Это меня не касается.
- Но меня-то касается! Меня касается все! Я забочусь о...
Она тихонько засмеялась и помотала головой как бы в недоумении.
- Трусишка. Никак не можешь признаться себе, что тебе уже все
неинтересно. Тебя касаюсь лишь я. А меня никто не касается, лишь я сама.
- Но это смерть...
- Конечно. Я же умерла, я картина. А ты между мною и всем остальным,
еще не здесь, но уже и не там. Как же ты не понимаешь, ты же сам учишь
убегать.
- Нет!! - закричал он сразу, точно готов был это услышать. - Нет!! Я
учу доброте, спокойствию, лечу...
- Ты учишь моему спокойствию. Как можно быть и спокойным и добрым?
Для этого надо стать картиной. Ты еще не понял, как это замечательно -
иметь возможность в любой момент уйти. Или еще не научился... Вот тебе и
приходится убивать. Уйти далеко-далеко, совсем, и вернуться лет через пять
или восемь, руководствуясь лишь собственным желанием... и сосчитать,
сколько на твоем лице прибавилось морщин, а на кладбище у замка -
крестов...
Он покачал головой. Она замолчала. Шелестел ветер. Покачивался полог.
- Боже правый... Неужели для тех, кто любит меня, - я такая же
трусливая, эгоистичная тварь, как ты - для меня?
Она встала - юная и грациозная, как всегда. Как всегда. Как вечно.
- Я ухожу, - предупредила она. - Ты много себе позволяешь.
Он молчал. Она стала пятиться к картине, с любопытством - на сколько
хватит его воли - глядя ему в глаза. Он смотрел то на нее, то на примятое
одеяло, где она только что сидела, словно живая, - и лишь в последний миг
вскочил с криком:
- Нет!!! Не уходи!!!
Картина сомкнулась. Какой-то миг тело женщины казалось настоящим, и
дышало, и длинные волосы колыхались от сквозняка. Потом все неуловимо
замерло и разгладилось, став таким же, как сад вокруг.
Жермен с размаху ударился лицом о золотую раму.

Над входом в кафе пылали золотом неоновые яблоки, и надпись "Жоли
жардэн" вспыхивала и гасла с немыслимой частотой. Едва войдя, барон понял,
что надежды нет. Сабина, в обычном своем свитере и юбке до колен, сидела
за их столиком, поставив локти на невидимое пятно - след яда. Не видимое
никому, кроме барона. Издалека улыбаясь, барон подошел к ней, чувствуя
прилив нежности - как всегда перед прощанием, когда все уже решено, и
мираж освобождения маячит впереди, и могильщик уже получил задаток.
Они поцеловались.
- Здравствуйте, - сказал он.
- Добрый вечер, - отозвалась она. - Простите, что не пришла вчера.
Ужасно много работы, и бьюсь сейчас за эту пресловутую прибавку... Вы не
сердитесь?
- Нет. Разве я имею право на вас сердиться?
- Конечно, - она улыбнулась так нежно, что он похолодел. Еще два
часа, уговаривал он себя. Потерпи. Совсем недолго.
- Жермен, - сказала Сабина, серьезно глядя на него. - Я, вероятно,
вас огорчу.
- Я слушаю, дорогая, - ответил он рассеянно. Он приготовился не
слушать, не обращать внимания на слова, взгляды и просьбы, потому что все
это доставляло ему невыносимую, нечеловеческую боль.
Она нервно затянулась. Аккуратно, изящно стряхнула пепел.
- Вы, вероятно, еще не поняли, - отрывисто произнесла она. - Я не
люблю вас.
Барон окаменел. А она, коротко заглянув ему в глаза, опустила взгляд
и заговорила быстро-быстро.
- На какой-то момент мне показалось. Но это не так. Я очень хорошо к
вам отношусь, это правда. Если захотите, я конечно же буду продолжать нашу
связь, мне действительно с вами приятно. Наверное, я буду рада иметь от
вас ребенка. Не сейчас, позже - когда получу прибавку. Я не хочу стать
зависимой. Но я... люблю человека... который оставил меня. Давно.
Наверное, я буду любить его всегда. Я ваша, поймите, но...
Барон недоверчиво смотрел на нее. Она куснула губу.
- Теперь как вы скажете, так и будет.
С улицы раздался нарастающий, горячечный грохот многочисленных копыт.
Кто-то тоненько завизжал, и сейчас же угрюмый хриплый голос взревел:
"Именем короля!" Возле головы графини, всколыхнув пышную ее прическу,
грозно пронесся жесткий темный вихрь, и короткая стрела со свербящим тугим
звуком, трепеща, вонзилась в стену; странная тень ее легла на стол, между
рюмкою арманьяка и салатом "шу-каротт".
1 2 3 4 5 6 7 8