Он долго заглядывал мне в глаза больным, несчастным взглядом.
- Пойми. Вид, который прекращает расширять ареал обитания,
вырождается, - проговорил он так, словно это все объясняло и оправдывало.
- Попросту гибнет.
- Я знаю, - ответил я и кивнул, потому что это действительно все
объясняло и оправдывало. - Если бы все были такими домоседами, как мы, - я
показал вниз, - неандертальцев давным-давно переели бы саблезубые тигры. Я
другого не понимаю. Как это я решился тогда?
- Ты молодец, - искренне сказал он и застенчиво, неловко тронул меня
за плечо. - Я очень счастлив, что... - горло у него вдруг захлопнулось, он
сердито мотнул головой. - Вы только не беспокойтесь там. В субботу я уже
опять прилечу. В общем-то, самое трудное мы уже сделали.
А я подумал: жизнь так устроена, что самое трудное всегда еще только
предстоит сделать. Но я не стал говорить этого сыну - он понимал это не
хуже меня. Наверное, даже лучше.
...С моря веял теплый широкий ветер; песок был мягким и шелковистым,
и, уткнувшись в него лицом, я лежал очень долго.
У гравилета мы обнялись - не как отец и сын, но как двое мужчин,
соединенных наконец общей целью, общим делом, общим смыслом, - а потом
гравилет стал медленно погружаться в небо, я махал ему обеими руками,
Венера льдисто пылала в зареве заката, и розовеющий гравилет пропал, встал
на свое место в сумеречном ангаре - тогда я упал без сил на прохладный
шелковистый песок и лежал очень долго.
А потом я шел домой и улыбаясь говорил: "Добрый вечер", а мне
улыбаясь отвечали: "Добрый вечер", а я думал: и он захотел лететь, и она
решилась на это; на верандах горели лампы, искрилась вокруг них мошкара,
доносились звуки транслируемой из Монреаля хоккейной игры... а без нас
создавался мир, от красоты которого у наших детей захватывает дух, - и
только от наших детей зависит, каким он будет... а невообразимо далеко по
нашему следу шли еще корабли... Широкоплечий мужчина сидел на лавке перед
коттеджем и неторопливо, с удовольствием курил трубку - в сумраке
серебрились его седые усы; медовый запах табака смешивался с вечерним
ароматом цветов.
- Добрый вечер, - сказал я.
Он вынул трубку изо рта.
- Добрый, добрый. Что-то ты давненько не захаживал.
- Сонату кончал.
- Когда позовешь слушать?
- Не знаю... Новое забрезжило. Что ты-то с Шурой не пришел нынче на
пляж?
- Да знаешь... бывает. Работалось хорошо, жаль было отрываться...
Шура надеялась, девчонка хоть твоему напишет. Нам казалось, она очень
любит его.
- За что его любить, шалопая.
Рамон засмеялся.
- Я-то понимаю, что случиться ничего не могло, просто девчонке, как
это у вас говорят... вожжа под хвост попала, - произнес он старательно и
со вкусом, - но попробуй это Шуре объясни. Может, зайдешь?
- Прости, боюсь, моя меня уже заждалась... передавай Шурочке привет,
мы обязательно на днях заскочим. И пусть не волнуется попусту - скоро
обязательно придет письмо, я уверен.
Из коттеджа Эми слышались музыка, смех, какие-то выклики - там
отдыхали, и я подумал: а сколько же энергии ушло на то, чтобы донести эту
женщину до Эпсилона Индейца, сколько антиматерии превратилось в неистовый
свет, разгоняя до субсветовой скорости, а затем затормаживая ее тело, не
давшее продолжения? И еще я подумал: но ведь она тоже согласилась тогда? А
если рассказать ей? Я усмехнулся: пожалуй, она стала бы гордиться собой
еще больше, она любила обманывать ожидания; делать то, что от нее ждут,
казалось ей всегда унизительным; пожалуй, она стала бы говорить, что
совершила подвиг - отказалась от женского счастья, но не родила детей на
заклание звездному Молоху... Но ведь именно выполняя ее нелепую прихоть я
поднял себя на дыбы и проник в тайну - случайно ли это, или здесь есть
некий парадоксальный смысл?
Жена ждала на веранде, где мы ее оставили; казалось, она просто не
трогалась с места эти два с половиной часа.
- Ты долго, - сказала она, а я подумал: она тоже тогда решилась. - Я
уже начала беспокоиться.
- Ну о чем тут беспокоиться? Мы поболтали, потом еще искупались
чуток... Потом я Рамона встретил, он нас в гости...
- Купались? Вечером? А твоя спина?
- Знаешь, - я от души рассмеялся, - я про нее забыл на радостях.
- Это не годится, - она решительно встала, ушла в столовую и
вернулась через полминуты с таблеткой в одной руке и стаканом
апельсинового сока в другой. - Выпей-ка. Знаешь, я лишней химии сама не
люблю. Но это хорошие таблетки.
- Конечно, выпью, - сказал я и выпил. - Так приятно, когда ты
заботишься.
- Кто о тебе еще позаботится, - вздохнула она и немного тщеславно
добавила: - Не Эми же... Как ваш мужской разговор?
- Как нельзя лучше. Представь, уговорил его прилететь в следующую же
субботу.
- Он очень прислушивается к твоим словам.
- Это потому, что я мало говорю, - пошутил я.
- Разговор касался... Шуры? - с усилием спросила она, не глядя на
меня.
- И Шуры тоже. И Лены тоже. Успокойся, все в порядке.
Она решительно встряхнула головой.
- Все же ты напрасно его так задержал. Теперь ему вести машину в
темноте.
- Он справится, - сказал я, пересаживаясь на пол рядом с женою, и
потерся лицом о ее гладкое колено; словно встарь, словно я вновь стал
настоящим, у меня перехватывало горло от нежности. Жена с некоторым
удивлением посмотрела на меня сверху, а потом, будто вспомнив, что надо
делать, положила руки мне на плечи. Я хотел поцеловать ей руки, но она
сказала:
1 2 3 4 5 6 7 8