Сладкий
запах табака медленно пропитал духоту, обогащенную выхлопными газами
открытого окна. Ни слова не говоря, пиджак встал у входа в зал.
- Я - последний, - неуверенно сообщил ему на всякий случай пожилой
мужчина с газетой. Пиджак рассеянно кивнул. Куцебородый бонапартист
положил книги на подоконник и подошел к кожаному, стоявшему с
сомнамбулически опущенными веками, тронул его за локоть и молча указал на
акварельную надпись "У нас не курят".
- А у нас курят, - ответил кожаный, не вынимая трубки.
- Здесь же дети.
- Дети - будущие взрослые.
Бонапартист, пунцовея, глянул по сторонам. Все занимались своими
делами. Молодая мама разворачивала перед сыном книжку: "Смотри сюда. Что
это? Пра-авильно, пожарная машина. Сюда, сюда смотри!" Пожилой мужчина с
газетой, которому бонапартист уступил стул, яростно тыча в колонку
международных новостей, говорил своему седовласому соседу: "Ведь что опять
устроили, паразиты! Вконец распоясались! Мы-то что смотрим?! Как будто нас
это не касается!" Седовласый степенно кивал, уложив руки на стоящую между
колен резную трость. Постников оттолкнулся было от стены на помощь
бонапартисту, но тут дверь в зал открылась, выпустив благоухающего
артиллерийского капитана с осколочным шрамом на улыбающемся лице. Кожаный
широким жестом показал публике удостоверение инвалида первой группы и
вошел в распахнутую дверь.
- Вы за мной! - озадаченно вскинулся пожилой, и газета хрустнула в
его больших, жилистых руках. Бонапартист злобно хохотнул и вернулся к
окну, открыл было книгу, но через секунду издал громкий плюющий звук,
сунул, сминая лук, "Наполеонов" в продуктовый пакет и почти выбежал вон.
Постников опять прислонился к стене.
- Как вас стричь? - спросила, заворачивая его в простынку, изящная
мастерица. Лет девятнадцать ей было, не больше, но парикмахерский
инвентарь так и порхал в ее руках. - Канадка?
- Она самая, - кивнул Постников. Он так и не выучил ни одного
стрижечного названия и всегда, чтобы не выглядеть дураком, соглашался на
любые предложения.
Зажужжала над ухом машинка.
- Так что неси свою коробку, - сказала вторая девочка, энергично
запихивая седую голову клиента в раковину и брызгая на нее шампунем. -
Опять горячая по ниточке течет... куда они, гады, ее девают к вечеру? Буду
лопать конфеты и радоваться жизни. А то просто вот подумать не о чем,
чтобы приятно стало.
- Опять растолстеешь, - сказала изящная постниковская девочка,
выстригая из его головы сивые клочья. Клочья падали на простынку и сухо
рассыпались, словно опилки. - Уши открыть?
- Не надо, - сказал Постников. - Торчат, как у пионера.
- Не буду. Ты сейчас сколько?
- Пьсят семь. Для кого худеть-то? Стимула нет. Стимулятора нет!
- Да плюнь ты! Вот слушай дальше. Прихожу...
- Ну да, ну да.
- Плаща скинуть не успела, он говорит: раздевайся или уходи. Я, как с
сеткой была, а там хлеб, колбаса кооперативная по восемь сорок, он же,
зараза, колбасу любит, - так сеткой и засветила ему.
- Фен работает у тебя?
- Как бы работает. Вон, возьми... Вылетела на улицу - иду и реву.
- Из-за него?
- Как же! Яйца ведь! Весь десяток побила! А как выбирала-то, как
наряд подвенечный, по рубль тридцать...
- А колбаса?
- Колбасу мы с мамой съели... Ой, так не держи, волосы пересушишь! -
Постниковская девочка непроизвольно качнулась в сторону подруги и на миг
прижалась животом к локтю Постникова. Неожиданно для себя Постников
вздрогнул сладко, как мальчишка. Девочка отдернула руку с ножницами от его
затылка:
- Что, больно сделала?
- Нет, что вы...
- Простите... Никогда не смей так фен держать! Из-за тебя чуть голову
человеку не снесла... А вы опять военный? - вдруг спросила она Постникова,
и обе почему-то снова засмеялись.
- Нет, - ответил Постников с сожалением. - Я научник.
Он до сих пор как-то стеснялся называть себя ученым.
- Ой, - обрадовалась девочка, - придумайте мне стул, чтобы сам ездил
кругом кресла и когда надо поднимался. А то все гены да атомы - а к вечеру
так ноги отстоишь, что никакая колбаса не радует...
Они опять засмеялись, и Постников засмеялся тоже.
- Обязательно, - пообещал он. Под простыней он совсем задохнулся, и
сердце ощущалось все сильнее. Зря пошел, думал он. Надо было до холодов
подождать.
Седовласый встал, сунул своей девочке мятую бумажку и сказал
отчетливо:
- С вас десять копеек. Я смотрел прейскурант.
Последнее слово он произнес зачем-то с претензией на прононс:
"прайскуран". Девочка фыркнула, сунулась в ящик стола и дала ему
гривенник. Седовласый, с какой-то гневливой силой ударяя своей породистой
тростью в пол, прошагал к двери, а там обернулся и звенящим от негодования
голосом выкрикнул:
- Срам!! Общество изнемогает от вашей проституции! Как можете вы жить
без морали - вы, молодые девушки! Лучшие люди России всегда видели в вас
хранительниц чистоты! А вы! Хоть бы помалкивали!
И вышел. Девчата оторопели на миг, потом засмеялись. Ножницы снова
бодро запрыгали, позвякивая, вокруг головы Постникова.
- Вот олух старый! Башки себе помыть не может, а туда же...
- Они везде так, - сказала постниковская девочка хладнокровно. - Сами
всю жизнь помалкивали, теперь всех заткнуть рады - вот и вся их мораль.
Плюнь. Старики подают хорошие советы, вознаграждая себя за то, что уже не
могут подавать дурных примеров.
- Это кто изрек? - спросил изумленный Постников.
1 2 3 4 5 6 7