Они вышли на плохо освещенный пустой перрон. После духоты вагона снаружи было зябко; впрочем, может, это с перепугу. Ощущение было и впрямь жутковатое — темная пустыня и неведомая опасность. И очень уж внезапным был переход: только что ехали себе ехали, дружили, дремали — и вот нате. Безлюдье, чужой край, клацанье сапог и полная неопределенность. И не на кого опереться: рядом лишь впавший в ступор непонятный Обиванкин, то величавый, то требовательный, то жалкий, — и пятнадцатилетний сын.
Пограничник пристроился позади. Будто конвоировал их. А собственно, почему «будто»? Хватит прятать голову в песок — с Обиванкиным что-то неладно, и их действительно просто-напросто конвоируют куда-то… как это у них называется? Пост? Пикет? А ведь он тоже нервничает, почувствовал Лёка. Пограничник-то тоже нервничает. Рука на автомате, отметил он, мельком обернувшись. Он Обиванкина боится! Святые угодники, да во что ж мы с Лэем вляпались?
Ни души не было кругом. Пригородные поезда останавливались поодаль, не здесь; вдали, за переходом, виднелись длинные прямые гирлянды их светящихся квадратных окон. Вечер самоуправно, не предъявляя никаких документов и не подвергаясь досмотру, готовился пересечь границу ночи.
Пограничник остановился. Лёка тоже остановился сразу, услышав, что позади смолкло мерное клацанье сапог. Обернулся. Пограничник заглянул Лёке в лицо.
— Уйдет ведь поезд, господин Небошлепов, — просительно сказал он.
Лёка покосился на сына. Взгляд мальчика был непреклонен.
— Ничего, — сглотнув, сказал Лёка.
— Ну, тогда айда… — Пограничник безнадежно пожал плечами и двинулся дальше.
Они обошли какое-то здание, потом обошли какое-то еще. Прошли мимо открытой двери под надписью «Буфет»; в освещенных окнах буфета виднелись столы и лица. С той стороны стекол заметили процессию, уставились, приоткрыв рты. Пошли дальше, мимо тихой череды померкших и уснувших киосков. Заведет куда-нибудь, перестреляет всех, и дело с концом, подумал Лёка. Но вместо этого из щели между ларьками выступила темная фигура, кинула руку к шее удивленно остановившегося пограничника и легонько коснулась ее одним пальцем. Пограничник коротко всхлипнул, ноги у него подкосились и он упал, лязгнув по асфальту автоматом.
— Пиздохен швансен! — обалдело сказал Лэй — непонятно, но очень экспрессивно.
— Ходу! — вполголоса распорядилась фигура. — До отправки пять минут!
То был дюжий сосед с бокового сиденья, который проспал всю дорогу от Питера до Твери.
Лёка наклонился к неподвижно лежащему парнишке. Фуражка с него свалилась и отлетела метра на полтора, глаза были открыты, но в них остались одни белки. Лёка, с изумлением ощущая себя совершенно мужественным, тронул, как сто раз видел в кино, артерию на шее пограничника. Артерия билась.
— Он в порядке, — нетерпеливо сказал сосед. — Я его обездвижил на полчаса, и только. Очухается невредим, максимум — описается.
— Вы кто? — чужим голосом спросил Лёка.
— Мы упустим ваш поезд, — сказал сосед. — Поговорим потом, хорошо? Я просто хочу вам помочь.
Лёка подобрал фуражку пограничника, беспомощно подложил ему под голову. Лэй оторопело смотрел. Потом будто проснулся и принялся суетливо помогать отцу; но помогать, собственно, было нечего. Он уложил раскинутые ноги пограничника поудобнее — или попристойнее, что ли… Выпрямился, заглянул отцу в глаза — видишь? я тоже. Вижу, одобрительно сказал Лёка глазами и выпрямился. Смерил внезапного спасителя взглядом. Покосился на Обиванкина. Тот был в полном и теперь уже окончательном ступоре и знай прижимал к себе обеими руками свою сумку.
— Я с места больше не тронусь, пока не пойму, что происходит и во что нас с сыном втянули, — сказал Лёка.
— Я просто пытаюсь вам помочь, — негромко повторил сосед.
— Кто вы такой?
— Можете звать меня Гнат, — проговорил тот. — Гнат Соляк.
— Бонд, — пробормотал Лёка. — Джеймс Бонд.
— Кто-нибудь пойдет мимо и увидит очень романтичную картину, — с трудом сохраняя спокойствие, сказал Гнат. — Может, мы отойдем в сторонку хотя бы?
— Чему и кому вы хотите помочь? — жестко спросил Лёка.
— Ну не сейчас! — повысил голос Гнат.
— Сейчас, — сказал Лёка.
И вдруг подал голос Обиванкин.
— А по-моему, — фальцетом сообщил он, — товарищ где-то прав. Может быть, Алексей Анатольевич, нам действительно вернуться на наши места, а уж там обсудить создавшееся положение?
— Вы ненормальный, господин Обиванкин, — сказал Лёка.
И тут они увидели, как потерявшийся в сотне метров позади состав, из которого их выдворили и от которого теперь им виден был лишь неимоверно прямой и длинный частокол горящих окон, дрогнул и поплыл, окошко за окошком пропадая по ту сторону каких-то темных вокзальных пристроек.
— Все, — упавшим голосом сказал Гнат.
— Рассказывайте, — потребовал Лёка.
— Па, мы типа здесь ночуем? — спросил Лэй.
— Не знаю! — рявкнул Лёка. — Помолчи!
Никогда в жизни он не повышал голос на сына. Ни во времена совместной жизни, ни в эти дни. Никогда.
Самое странное, краем сознания отметил Лёка, что Лэй воспринял окрик на редкость нормально. Умолк и, судя по лицу, даже не обиделся.
— Через десять минут парень может прийти в себя, — сказал Гнат. — Мне еще раз его бить?
— Кто вы такой и что вам нужно? — требовательно спросил Лёка.
— Хорошо, — сказал Гнат. — В двух словах. Подробности, если они вас заинтересуют, — потом. Я же ради вас, идиотов… — Он все-таки сдержался, только желваки запрыгали, словно пузыри на болоте. Помолчал. — Вот этот господин, — он мотнул головой в сторону Обиванкина, — в розыске. Как красно-коричневый ракетчик, от которого невесть чего можно ждать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72