ну ведь я же его определенно знаю! ну кто же он такой?
— Молодой человек, — скрежещуще произнес Обиванкин. — С папой вы успеете наговориться дома. У меня к вашему отцу…
— Послушайте, Обиванкин, — негромко и бесстрастно сказал Лёка. — Помолчите.
Как ни странно, старик повиновался.
Как ни странно, Лёка не испытал ни малейших угрызений совести от того, что его просьба, да еще и сформулированная столь жестко, оказалась беспрекословно выполненной. Собственно, он даже не заметил того.
— Как ты здесь оказался? — глупо спросил Лёка.
— Ну, типа… шел, шел — и оказался.
Действительно. Что с того, что это очень далеко от дома? Провожать мальчика в школу, переводя через две опасные улицы, наверное, уже не надо.
Пять лет прошло. Он стал на пять лет старше.
А мы с Машей — на пять лет старее.
— У меня вообще-то к тебе типа дело, па, — окончательно наглея от неловкости, сказал шпаненок. Нет, сын.
— Как ты меня нашел, Леня?
— А я не искал. Мы как бы с другом гуляем… — Сын обернулся. — Вон он стоит. Нат! Нат, рули ближе! — Он сделал приглашающий знак рукой. И когда второй мальчишка подошел, проговорил с непонятной интонацией: — Познакомься, это мой… папа. Это правда мой папа.
После первой растерянности, которая, взвихрившись, осела на удивление быстро, Лёка не чувствовал теперь ничего. Совсем ничего. Душу словно кто-то высосал; вставил в грудь пылесос и в два счета очистил пространство. Чисто и пусто. Аккуратный такой вакуум.
Лёка протянул другу сына руку.
— Рад познакомиться, — сказал он. — Алексей Анатольевич.
— Нат, — сказал Нат, вежливо пожав Лёкину ладонь.
— А по-русски?
— А по-русски — Натан, — сказал друг сына и чуть улыбнулся.
— Понятно, — понял его тонкий юмор Лёка и улыбнулся в ответ: — Замечательное русское имя. Рад познакомиться, Натан.
От Натана тоже пахло пивом и куревом.
Все было очень уж просто. Невозможно просто. Равнодушно просто…
А чего бы я хотел? Индийского фильма с рыданиями и объятиями?
Вот сам и начни, предложил он себе.
Нет, но… Мы же пять лет не виделись! И это мой сын!
— Послушай, Леня…
— Меня зовут Лэй, — сказал Лэй.
— Под китайца косишь? — спросил Лёка, в единый миг машинально перепархивая на тот, казалось бы, окончательно забытый язык, на котором они с приятелями трендели в молодости.
А с ним, оказывается, можно как с человеком разговаривать, подумал Лэй. От неожиданного открытия ему сделалось легче.
— Почему под китайца?
— Бог грома у китайцев назывался Лэй-гун. Стало быть, Лэй — по-китайски гром.
— Откуда ты знаешь? — искренне удивился Лэй.
— Из книжек помню, в детстве читал… Ты книжки читаешь?
Лэй только досадливо поморщился в ответ — и сказал:
— Тут без национальной принадлежности, типа. Так короче.
— Ну, раз короче… — Лёка глубоко вздохнул, собираясь с силами, и сказал: — Тогда привет, Лэй. Рад тебя видеть.
И протянул сыну руку.
После едва уловимой заминки сын ее пожал.
Ему-то хорошо, подумал Лёка. Мне бы сейчас тоже не помешало выпить.
«Что за комедию они ломают?» — в недоумении гадал Обиванкин. Конечно, ему следовало бы оскорбленно повернуться и уйти, он понимал это, но… И как им невдомек, думал он, что, пока они занимаются пустяками, играют в свои семейные игры — на чашу весов брошено столь многое…
Именно поэтому он терпеливо маячил за Лёкиной спиной и ждал.
Разговор прервался.
Потом Лэй выпустил ладонь отца, кашлянул и неловким баском сказал:
— Так вот, пап, тут такая ботва…
Из пиджачного кармана захрюкал Моцарт.
— Але!
Напрыгнул, конечно, опять неумный господин Дарт.
— Ну как, Лёка? Успел в ОВИР?
— Нет, — коротко ответил Лёка, делая в сторону Лэя виноватое лицо: мол, извини, это вынужденно и ненадолго… Точно такую же мину, молча прося прощения за паузу в разговоре, он скорчил бы, если б звонок прервал его беседу с любым случайным собеседником.
А то был сын.
Он в ответ сделал успокоительное лицо: ничего, мол, трепись, дело житейское.
Так, как сделал бы на его месте любой.
— Ну, смотри… — проговорил господин Дарт. — А я хотел узнать точно, едешь ты или нет, и если едешь, то когда. Я твой материал уже велел в завтрашний номер ставить, так что ждем.
— Хорошо. Ночью пришлю, часам к трем будет у вас. Так что утром лови.
— О’кей.
Лёка отключился и сунул мобильник в карман; Нат, наклонившись к уху Лэя, что-то тихонько сказал ему — и Лэй, кивнув, пробасил:
— Пап, дай поюзерить.
И протянул руку открытой ладонью вверх.
Лёка понял смысл просьбы лишь через мгновение. Вытащил телефон и, ни о чем не спрашивая, протянул его сыну. Тот, в свою очередь, передал трубку Нату; Нат, путаясь пальцами в явственно непривычных мелких кнопках, натискал какой-то номер и приложил трубку к уху.
«И как долго все это будет продолжаться?» — в отчаянии гадал Обиванкин.
Повернуться и уйти… Повернуться и уйти… А потом? Где я буду искать другого человека, не продавшегося с потрохами оккупантам — и в то же время с перспективой в ближайшее время на абсолютно официальном основании добраться до Москвы?
И он терпеливо сопел, стоя у Лёки за спиной, и в нарочитой вальяжной рассеянности («безмятежно прогуливаюсь, поняли?!») оглядывал родные еще с середины прошлого века окрестности, такие массивные, весомые, каменные, такие неизменные: проходит десять лет, пятнадцать, возвращаешься в Питер из степей — а на том же самом месте стоят и, словно могучие линкоры, пропарывают жидкие струи времени, скользящие вдоль из несокрушимых бортов, и Двенадцать коллегий, и серая бастилия БАНа, все неизменно милые сердцу и — теперь надрывающие сердце: здания те же, но жизнь в них совсем иная, а то и вовсе нету жизни в них, выкурили, как назойливых ос из гнезда… Что сейчас в Библиотеке Академии — ежели самой Академии нет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72