Со мной - нет!
Вы, с вашими музами и вьючными животными, с вашими учеными, понятли-
выми спутницами, которым вы предоставляете право слова... Мой смех долго
колыхал воду, гортанный смех, которому вы порой с ужасом подражали в но-
чи. Ибо вы всегда знали, что все это и смешно и страшно и что вы сами
себе хозяева, но никогда не были в ладу с собой. Так что лучше вам не
вставать среди ночи, не спускаться по лестнице, не вслушиваться во тьму
двора, сада, ведь это было бы не чем иным, как признанием в том, что вас
легче всего на свете соблазнить жалобным стоном, манящим звуком и что вы
только этого и жаждете - великого предательства. Вы никогда не были в
ладу с собой. Со своими домами, со всем, что установлено. Вы втайне ра-
довались каждому отвалившемуся кирпичу, каждому предвестию краха. Охотно
допускали мысли о неудаче, о бегстве, о позоре, об одиночестве - о том,
что избавило бы вас от всего существующего. Слишком охотно допускали вы
это в мыслях. Когда являлась я, когда дуновение ветра давало вам знать
обо мне - вы сразу вскакивали, вы понимали, что час близок, что близок
позор, изгнание, погибель, непостижимое. Призыв к концу. К концу. О чу-
довища, я потому и любила вас, что вы понимали смысл этого призыва, вы
позволяли себя звать и никогда не были в ладу с собой. А я, я разве была
когда-нибудь в ладу с вами? Когда вы бывали одни, совсем одни и ваши
мысли не рождали ничего путного, ничего полезного, а комнату освещала
лампа, то перед вами возникала прогалина, вокруг становилось влажно и
дымно и вы стояли такие потерянные, потерянные навсегда из-за открывше-
гося вам познания, - тогда наступало время для меня. Я могла войти, уст-
ремив на вас взгляд, который требовал: Мысли! Живи! Произнеси это вслух!
Я никогда вас не понимала, а вы между тем были уверены, что вас понимает
каждый третий. Я сказала: "Я тебя не понимаю, не понимаю, не могу по-
нять!" Это длилось какое-то время, прекрасное и дивное время, когда вы
были не поняты и сами не понимали, зачем существует то и это, зачем су-
ществуют границы, политика, газеты, банки, биржи, торговля и так далее,
и так далее.

Ибо тонкую политику я поняла, ваши идеи, убеждения, взгляды - их я
поняла вполне хорошо, и даже кое-что еще. Именно поэтому и не понимала
вас самих. Я так прекрасно поняла эти конференции, ваши угрозы, аргумен-
тацию, оборону, что больше и понимать было нечего. А вас как раз и вол-
новала непонятность всего этого. Ибо в этом заключалась ваша истинная,
грандиозная, скрытая идея мироустройства, и с помощью волшебства я вытя-
нула из вас эту вашу нежизненную идею, в которой являлись, пылая, Время
и Смерть и сжигали все - порядок под покровом преступлений, ночь, отдан-
ную на поругание сну. Ваши жены, больные от вашего присутствия, ваши де-
ти, приговоренные вами к будущему, не научили вас смерти, а только по-
немногу приучили к ней. А вот я научила, одним взглядом, когда все было
совершенным, ясным и неистовым, я вам сказала: в этом - Смерть. И еще: в
этом - Время. И затем: Уходи, Смерть! И: Время, остановись! Вот что я
вам сказала. А ты, мой любимый, говорил медленно, безупречно правдивый и
спасенный, свободный от всего случайного, ты раскрепостил свой печальный
дух, печальный и возвышенный, как дух всех мужей, не предназначенный для
какого-либо употребления. Поскольку я не предназначена для какого-либо
употребления и вы тоже не сознавали себя для него предназначенными, меж-
ду нами все было хорошо. Мы любили друг друга. Наш дух был един.

Я знала одного человека, его звали Ханс, и он был не такой, как все
другие. Знала и еще одного, он тоже был не такой, как все другие. Потом
одного, кто был совсем не такой, как все другие, его звали Ханс, я люби-
ла его. Я встретила его на прогалине, и мы пошли с ним куда глаза гля-
дят, это было на берегах Дуная, он катался со мной на колесе обозрения;
было в Шварцвальде, было под платанами на Больших бульварах, он пил со
мной перно. Я любила его. Мы стояли на Северном вокзале, поезд отходил
около полуночи. Я не махала ему, только сделала знак рукой, смысл коего
- конец. Конец, которому нет конца. Конец не наступал никогда. Можно
спокойно делать этот знак. Это знак не печальный, он не окутывает траур-
ным флером вокзалы и шоссейные дороги, он менее печален, чем обманчивое
маханье рукой, с которым столь многое приходит к концу. Уходи, Смерть, а
ты, Время, остановись. Не прибегать к ворожбе, не лить слезы, не спле-
тать руки, никаких клятв и просьб. Ничего похожего. Завет таков: поло-
житься на то, что глазам достаточно глядеть в глаза, что достаточно зе-
леной муравы, достаточно невесомой пушинки. Так повиноваться закону, а
не чувству. Так повиноваться одиночеству. Одиночеству, в которое за мной
не последует никто.

Тебе это понятно? Твое одиночество я не разделю никогда, ибо у меня
свое, более давнее и на более долгие времена. Я не создана для того,
чтобы разделять ваши заботы. Эти заботы - нет! Как бы я могла когда-либо
их признать, не изменив своему закону? Как бы могла когда-либо поверить
в важность ваших конфликтов? Как мне поверить - пока я действительно вам
верю, верю без оговорок - в то, что вы нечто большее, чем ваши беспомощ-
ные, тщеславные речи, ваши жалкие поступки, ваши дурацкие подозрения. Я
всегда верила, что вы нечто большее - рыцари, кумиры, самоотверженные,
достойные высочайшего королевского имени. Когда ты больше ничего не мог
поделать со своей жизнью, то говорил вполне правдиво, но только тогда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14