Да, эту логику я усвоила: кто-то непременно должен зваться Ханс, все
вы так зоветесь, что один, что другой, и все-таки только один. Всегда
есть только один, кто носит это имя - имя, которое мне вовек не забыть,
пусть я даже забуду всех вас, забуду столь же безоглядно, сколь безог-
лядно любила. И когда ваши поцелуи и ваше семя давным-давно будут смыты
и унесены прочь всеми водами - дождями, реками, морями, это имя все еще
останется здесь, оно разрастется под водою, ибо я не перестану звать:
Ханс, Ханс!
О монстры с крепкими и беспокойными руками, с короткими бледными ног-
тями, корявыми ногтями с черной каймой, с белыми манжетами на запястьях,
в разлохмаченных пуловерах, в однотипных серых костюмах, в грубых кожа-
ных куртках и в летних рубашках навыпуск! Но дайте мне рассказать под-
робно, чудовища вы эдакие, и возбудить наконец презрение к вам, ибо я
больше не вернусь, не откликнусь больше на ваши призывные жесты, на
приглашения выпить стакан вина, куда-нибудь съездить, пойти в театр. Я
не вернусь никогда, никогда не скажу больше "да", ни "ты" не скажу, ни
"да". Всех этих слов больше не будет, и, возможно, я скажу вам почему.
Ведь вопросов у вас много, и все они начинаются с "почему". В моей жизни
вопросов нет. Я люблю воду, ее прозрачную толщу, ее зеленоватый отлив,
люблю безмолвные существа (и такой же безмолвной скоро буду сама!), шны-
ряющие среди моих волос в воде, в этой справедливой воде, в этом равно-
душном зеркале, которое запрещает мне видеть вас иными. Влажная граница
между мной и мною...

Детей от вас у меня нет, ибо мне были неведомы вопросы, требования,
предосторожность и преднамеренность, я не знала будущего и не знала, как
занять место в другой жизни. Мне не нужны были денежное содержание,
клятвы и уверения, а только воздух, воздух ночной, береговой, пригранич-
ный, чтобы можно было снова и снова его вдыхать для новых слов, новых
поцелуев, для беспрерывного признания: Да. Да. Сделав это признание, я
была обречена любить, и если в один прекрасный день освобождалась от
любви, то должна была возвратиться в воду, в ту стихию, в которой никто
не строит себе гнездо, не наводит над собой крышу, не натягивает тент.
Не быть нигде, нигде не оставаться. Нырять, отдыхать, двигаться без уси-
лий и однажды все вспомнить, снова всплыть на поверхность, выйти на про-
галину, увидеть его и сказать "Ханс". Начать сначала.
- Добрый вечер.
- Добрый вечер.
- Далеко ли до тебя?
- Далеко, да, далеко.
- И до меня далеко тоже.

Повторять всегда одну и ту же ошибку, ту единственную ошибку, которой
ты отмечена. И что пользы потом, когда тебя омоют все воды, воды Дуная и
Рейна, Тибра и Нила, светлые воды Ледовитого океана, чернильные воды
горного озера и волшебных прудов? Сварливые человечьи жены точат языки и
сверкают глазами, кроткие человечьи жены льют слезы в тиши, они тоже де-
лают свое дело. Но мужчины отмалчиваются. Добродушно гладят жен, детей
по голове, разворачивают газету, просматривают счета или включают радио
на полную громкость и все-таки смутно улавливают пение раковин, фанфару
ветра, а позднее, когда в домах погаснет свет, опять тихонько встают,
открывают дверь, вслушиваются во тьму внизу, в сумрак сада, аллей и
вдруг отчетливо слышат горестный звук, зов издалека, призрачную музыку:
Приди! Приди! Приди хоть раз!

Вы, чудовища, с вашими женами!
Ты разве не говорил: "Это просто ад, и никто не поймет, почему я от
нее не ушел". Разве не говорил: "Моя жена, да, она чудесный человек, да,
я ей нужен, она не представляет, как жить без меня"? Разве ты этого не
говорил? И не смеялся и надменно не заявлял: "Никогда из-за этого не
расстраиваться, не принимать близко к сердцу"? Не говорил разве: "Пусть
так будет всегда, ничего другого не надо, оно не имеет значения"? Вы,
чудовища, с вашими расхожими фразами, с изречениями, которые вы подхва-
тываете у ваших жен, чтобы у вас всего было в избытке, чтобы мир был
круглым. Вы, превращающие женщин в своих любовниц и жен, жен-однодневок,
жен на выходные, жен на всю жизнь, и позволяете уговорить себя жениться.
(Ради этого стоит, пожалуй, разок проснуться!) Вы, с вашей ревностью к
женам, с вашим высокомерным снисхождением к ним и вашей тиранией, с по-
исками защиты у ваших жен, вы, с вашими деньгами на хозяйство и душеспа-
сительными беседами на сон грядущий, в коих вы черпаете поддержку и соз-
нание своей правоты перед внешним миром, вы, с вашими полубессильными,
полурассеянными объятиями. Меня привело в изумление, что вы даете вашим
женам деньги на продукты, и на платья, и на летние поездки, то есть вы
их приглашаете (а приглашаете, значит, разумеется, платите). Вы покупае-
те и покупаетесь сами. Я не могу не смеяться над вами и не удивляться,
Ханс, Ханс, вам, юным студентам и трудягам-рабочим, которые берут себе
жен, чтобы те тоже работали, тогда вы работаете оба, каждый набирается
ума на своем факультете, каждый добивается успеха на своем предприятии,
и так вы делаете усилия, копите деньги и впрягаетесь в телегу будущего.
Да, вы для того еще обзаводитесь женами, чтобы утвердить свое будущее,
чтобы они рожали вам детей, и вы смягчаетесь, когда они, пугливые и
счастливые, расхаживают вокруг с детьми в утробе. Или же вы запрещаете
вашим женам иметь детей, оберегаете свой покой и устремляетесь в ста-
рость со своей нерастраченной молодостью. О, это достойно великого про-
буждения! Вы, обманщики и обманутые. Не пытайтесь проделать это со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14