В углу рядом с полком стояла пышущая
жаром каменка, но запаха дыма не было. Зато баню наполнял какой-то
другой запах, пряный, волнующий, таинственный. На широкой скамейке
у стены расположилась деревянная шайка, а на стене висел березовый
веник. В углу, у скамейки, лежали вверх дном еще несколько шаек.
Свет скинул трусы, повесил их на гвоздик. Взял шайку и набрал из бака
воды. Вода была в самый раз - горячая, но не кипяток. Свет вдруг ощутил
восторг - ему показалось, что когда-то, давным-давно, он уже мылся
в такой бане. И рядом был отец, но не отец Ходыня, а папа...
Откуда-то потянуло холодком.
- Ну как вы тут?
Свет стремительно оглянулся и оторопел: перед ним стояла обнаженная
мать Ясна. Улыбаясь, она подошла к нему, опустила в шайку с водой
шуйцу. Свет смотрел во все глаза - тело у матери Ясны было белым и
каким-то круглым. Но не в этом было главное отличие от тела Света.
На груди у матери Ясны виднелись две шарообразные выпуклости, центр
каждой выпуклости украшал коричневый кружок с небольшим холмиком.
А внизу живота росли черные кудрявые волосы. И больше не было ничего...
Мать Ясна плеснула на Света горячей водой, взяла в руки веник, опустила
в шайку. При каждом движении выпуклости на ее груди колыхались из
стороны в сторону, маленькие коричневые холмики на них явно выросли.
До сих пор, в понимании Света, женщины отличались от мужчин только
более тонкими, похожими на мальчишеские голосами. Да и то не всегда.
Оказывается, широкие одеяния волшебников много чего скрывали.
- Что это? - Свет обрел наконец дар речи.
Мать Ясна улыбнулась странной улыбкой:
- Это перси.
- А зачем они?
Мать Ясна взяла еще одну шайку, набрала из бака воды и вылила на себя.
Вода сбегала с плеч на эти самые "перси" и двумя струями стекала
на пол.
- Мы будем мыться вместе, - сказала мать Ясна, и Свет понял вдруг,
что она не знает, как ответить на его вопрос. А может, попросту не
желает отвечать.
Тогда он задал другой вопрос:
- А где же ваш корень?
- У меня его нет.
- А как же вы писаете?
- Полезай на полок, - сказала мать Ясна, и Свет понял, что не дождется
ответа и на последний вопрос.
Он вздохнул и забрался на полок, окунувшись в восхитительный жар.
Мать Ясна уселась рядом, коснулась Света горячим упругим стегном,
протянула ему веник.
Они отхлестали друг друга веником, и это тоже было восхитительно.
А потом мать Ясна намылила мочалье, и Свет начал мыть ее. Спина у
матери Ясны была гладкой, попка упругой, а "перси" тяжелыми
и скользкими. Свет тер их мочальем, и они все время стремились убежать
из-под рук в сторону. Душу Света томили какие-то неясные желания:
то вроде бы хотелось коснуться похожих на большие соски коричневых
холмиков на персях матери Ясны, то вроде бы стоило погладить ладошкой
ее живот. Но эти желания, едва оформившись, вдруг вытеснялись чем-то
другим, непонятным, но знакомым, давно забытым, но близким. Смутное
воспоминание бередило сердце, и Свет пытался понять его, и смывал
мыльную пену с тела матери Ясны уже автоматически, как мыл спину в
бане тому же Репне Бондарю.
А потом за мочалье взялась мать Ясна. Она терла Свету спину, и вместе
с мочальем его кожи касались упругие перси. Потом она вымыла ему корень,
и в душе Света вновь проснулись смутные желания - он даже провел мокрой
рукой по щеке матери Ясны, но так и не понял, для чего это сделал.
А потом мать Ясна принялась мыть ему голову, и вновь неоформившееся
воспоминание вытеснило из души все желания, кроме одного: вспомнить.
В сознание билась мысль, что все это мать Ясна делает неспроста, что,
возможно, это не подготовка к испытанию, а само испытание, но все
было неважно. А важно было вспомнить.
И когда мать Ясна, окатив Света водой из шайки, на секунду прижала
его голову к своей левой перси, он вспомнил.
Голод, страшный голод, смертельный голод... Прикосновение к щеке чего-то
теплого и упругого, пахнущего вкусно-вкусно... Поворачиваем голову,
в губы попадает твердое, и голод отступает... Он вспомнил все ясно
и отчетливо, как будто происходило это с ним совсем недавно. И происходившее
не имело никакого отношения к порозовевшему телу матери Ясны.
- Мама, - прошептал он. - Мамочка!
Перси матери Ясны затанцевали перед его глазами, неоформившиеся желания,
вызванные близостью обнаженного женского тела, умерли, и он окунулся
во мрак...
* * *
Очнувшись, он услышал певучий женский голос:
- Как да вдоль по ре-эче-эньке
Как плыла лебе-оду-ушка.
Как да мово ми-ило-ого
Увели в нево-олю-ушку...
Свет открыл глаза. По телу разливались теплые волны: над ним склонилась
мать Ясна в белом балахоне врача, и руки ее, плавая над грудью Света,
излучали жар. Заметив, что воспитанник пришел в себя, она отступила
на шаг и ласково сказала:
- Ну вот и хорошо, вот и ладушки.
Свет поднялся на локте:
- Что со мной?
- Все в порядке. Одевайтесь!
Свет удивился:
- А как же испытание Додолой?
- Оно уже состоялось.
- Разве? - Свет потер ладонями лицо. - Что-то я не помню.
Мать Ясна перестала улыбаться и строго сказала:
- Всякое семя знает свое время.
А Свет вдруг заметил, что лицо матери Ясны кажется непривычно-розовеньким,
а коротко подстриженные - как у воспитанника - волосы стоят ежиком.
Он слез с медицинского стола и принялся одеваться. Натянул серую пару,
надел башмаки, вопросительно посмотрел на мать Ясну. И вдруг замер:
над волосами матери Ясны сияло розово-фиолетовое облачко. Свет зажмурился,
помотал головой, снова открыл глаза. Нет, показалось. Не было там
никакого облачка - волосы как волосы.
- Что с вами, Свет?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103