Более того, вместо восхождения на божественный Олимп
этот самый человек скатывается в такую глубокую яму, из которой
ему уже не выбраться, иначе как наполнив ее собственным
дерьмом.
Итак, подведем итоги моего двухнедельного "мессианства": я
потерял любимую женщину, был продан и вдобавок сам продался
ненавистному мне человеку, во мне пропала уверенность в себе
как в мужчине после того, как меня обозвали импотентом, и, в
завершение всего, меня выгнала из дома жена, и теперь мне
некуда и не к кому идти. Разве что обратно к тетке... Нет уж,
лучше упасть в ножки к Занзибарову и попросить у него кабинет с
мягким кожаным диваном... Ну и дерьмо же я!
- Эй, папаша, куда прешь, ведро опрокинешь! - неожиданно
раздался возле самого моего уха окрик.
Очнувшись от своих мыслей, я обернулся и увидел прямо перед
собой в фонарном свете спортивного сложения парня в легкой
курточке. На вид ему было не больше шестнадцати.
- Нашел "папашу"! - огрызнувшись, я хотел было пройти мимо,
но тут меня заинтересовало, зачем ему вдруг понадобилось на
ночной улице ведро. - А зачем тебе ведро-то? - спросил я более
мирным тоном.
- Листовки клею, - важно сказал паренек, опуская в ведро
измазанную крахмальным клеемплоскую кисть. - Хочешь почитать?
Я подошел вплотную к столбу и прочитал на еще сыром от клея
листке отпечатанное на машинке воззвание:
"ОБРАЩЕНИЕ
ко всем, кому дорога демократия
Братья и сестры угловитяне! Нас предали: скрывавшиеся под
масками реформаторов партократы приняли в советах антинародное
постановление о введении моратория на митинги, демонстрации и
шествия. Они хотят заткнуть народу рот - не допустим этого!
Нужно показать зарвавшимся законодателям-законопредателям, что
мы не безмолвное стадо. Все - на демонстрацию в защиту
демократии! ("Кажется, это тот самый "стотысячный шабаш", про
который говорил Занзибаров", - отметил я про себя). На митинге
выступит с обращением к народу пламенный борец за демократию,
известный под именем Угловского мессии..."
"Что за черт! - пробормотал я, перечитывая. - На митинге
выступит... пламенный борец (?!) за демократию... под именем
Угловского мессии..." Я просто не верил своим глазам! "На
митинге выступит..." Да не собираюсь я выступать ни на каком
митинге! Или это какой-то лжемессия будет выступать? Если так,
то еще куда ни шло...
- Эй, парень! - окликнул я паренька, который уже намазывал
клеем следующий столб.
- Чего? - неохотно обернулся он.
- А что это за "мессия" в твоей листовке? - спросил я,
подходя.
- Умка, - лаконично ответил паренек, пришлепывая к столбу
бумажный лист.
- Я знаю, что Умка, а кто он такой?
- Приходи на митинг - увидишь, - зевнул паренек.
- Ха, приходи! - усмехнулся я, но тут же осекся. - Нахрен
он мне сдался!
- Тогда чего спрашиваешь? - с сонным безразличием спросил
он.
- "Чего спрашиваешь?" А вот чего! - я стянул со столба,
сгребая в кулак, мягкую липкую бумагу, не успевшую присохнуть к
бетону.
- Ты чо, охерел?! - удивленно улыбнулся парень, быстро
просыпаясь.
Не успел я ответить подобающим образом, как мне в глаз
влетел кулак с зажатой в нем кистью.
- Сука! - завопил я, отмахиваясь чемоданом.
В следующую секунду я увидел через щели сморщенных от боли
глаз, как разлетевшиеся веером листовки плавно опускаются
наподобие гигантских снежинок на куртку паренька, лежащего с
застывшей на губах дельфиньей улыбкой вверх лицом на краю
тротуара. Было тихо. Я смотрел на паренька и ждал, что будет
дальше, но ничего не происходило. "Ты мне чуть глаз не выбил",
- пробормотал я не очень уверенно, склоняясь над ним, чтобы
посмотреть, дышит ли,... но взбесившиеся снежинки так
остервенело грохотали по разбросанной бумаге, что дыхания
совсем не было слышно. "Ты мне чуть глаз не выбил", - повторил
я, замечая, что голова его лежит на голой от снега теплой
крышке канализационного люка, и вода от талого снега в стальных
выемках букв на крышке потихоньку смешивается с вытекающей
из-под снежно-седых волос кровью,... и сладкий пар от горячей
крови смешивается с кислым паром от подземного ручья
испражнений. "Ты мне чуть глаз не выбил!" -раздражаясь тем, что
он не хочет вставать, я схватил паренька за жесткие волосы =
снег посыпался с них, как штукатурка с разбитой стены. Паренек
ничего не ответил, только продолжал улыбаться, притворяясь
спящим. "Ты мне чуть глаз не выбил, сука!" - заорал я в
исступлении, сглухим звоном прикладывая паренька головой о
крышку люка в надежде, что проснется...
Паренек лежал, не шевелясь, и я затрясся от бессильной
злобы: "Гадина такая, лежит и претворяется глухим, а я тут..."
Но вот новая мысль захватила меня, и я сам застыл, широко
раскрытыми глазами вглядываясь в отсвечивающее фонарным неоном
матовое лицо паренька: оно мне показалось вдруг разительно
красивым, как у мраморной статуи греческого бога.
Я осторожно смахнул налипшие снежинки с его белокаменной
щеки и чуть отстранился, любуясь, - и новое наваждение: это
лицо мне было знакомо, как свое собственное, просто до смешного
знакомо, и я без труда вспомнил, где его видел... Гроб на
столе, сказочно красивые цветы, сладко пьянящие безудержным
ароматом, и точно такое же красивое лицо - точно такое же по
своей красоте, проникнутой холодным совершенством
потустороннего мира.
"Ер-рунда! - я передернулся, как бы сбрасывая с себя
навязчивое воспоминание о похоронах матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53