хворый
люд стекался к нему со всей страны, даже из просвещенной
столицы, обычно свысока поглядывающей на провинциальных
чудодеев. Так вот, этот знаменитый Чумкин, невыразительный
мужчина в потертом на локтях пиджачке, поводил трясущимися,
точно с похмелья, руками вдоль Аленкиного тела, будто лапал ее
на расстоянии, и ничтоже сумняшеся заявил, что в ее биополе
наблюдается энергетический пробой в области влагалища,
известный в народе как "сглаз". Мы даже получили на память
своеобразную диаграмму: на листе в клеточку изображен
человеческий контур, у которого из промежду ног торчат два
размашистых уса. Вот такой пробой.
Алена, разумеется, тотчас же вбила себе в голову, что ее
сглазила Людмилка, и, не успели мы выйти от экстрасенса,
принялась уговаривать меня вместе идти просить у нее прощения,
чтобы "снять сглаз". Этого мне делать совсем не хотелось,
потому что я считал себя достаточно приличным человеком, а
Людмилка к тому времени совершенно спилась, вплоть до того, что
предлагала себя за стакан каждому встречному-поперечному, и
ночевала на вокзале, в общем стала обычной привокзальной
шлюшкой. Алена уверяла меня, что Людмилка из-за нас "дошла до
такой жизни", но я это категорически отрицал, заверяя свою жену
в том, что ее бывшая подруга - просто слабохарактерный человек
с блядскими наклонностями. Кончился наш спор, однако, тем, что
Алена обозвала меня "циничным мудаком" и гордо отправилась
просить прощения одна. Вернулась она с головы до ног
зареванно-заблеванная и, поминутно дергая себя за слипшиеся
пряди, поведала мне, что нашла Людмилку в депо спящей на
угольной куче. Сначала та наотрез отказалась о чем-либо
говорить, но потом смягчилась и заявила, что согласится на
разговор, если Алена "угостит ее портвейном". Бедная Алена
помчалась на привокзальную площадь, купила у таксиста бутылку
какой-то бормотухи и уже через десять минут снова стояла у
угольной кучи. Людмилка высосала из горла ровно половину, а
остальное заставила выпить Алену и только после этого ее
выслушала. Короче, она согласилась нас обоих простить с тем
условием, что я, по ее дословному выражению, "проведу с ней
ночку".
Закончив свой рассказ, Алена серьезно сказала: "Решай сам.
Я не могу тебя заставлять". Я ей на это резонно ответил, что
она сошла с ума - она и правда походила на помешанную:
расхристанная, лохматая и с опухшим от всхлипываний носом. И
все же я согласился, потому что имел один довольно подленький
расчет. Дело в том, что в нашей с Аленой бездетности теща
винила, конечно же, не свою родную дочь, а "уважаемого зятя", и
как раз за несколько дней до описываемых событий "назвала вещи
своими именами" и обругала меня "бесплодным импотентом". Я лишь
рассмеялся в ответ: как это импотент может быть плодовитым?! Но
хоть я и рассмеялся, а оскорбление и обида остались, и вот
тогда я подумал: если Людмилка от меня невзначай забеременеет,
то все обвинения в мой адрес, прямые и косвенные, отпадут, а
если даже теща ничего не узнает, то я все равно мысленно плюну
ей в лицо. Идея была крайне сумасбродная, тем более что
убедиться в своей причастности было бы для меня практически
невозможно: по слухам, Людмилка могла пропустить через себя до
двадцати человек за ночь, - но она как раз и понравилась мне
своей удалой сумасбродностью. Видно, я сам рехнулся, глядя на
Алену. Как бы то ни было, я не долго сопротивлялся алениным
уговорам... то есть, она прямо не уговаривала, но невыносимо
смотрела в упор слезно-жалобным взглядом. Дождавшись тещиного
отъезда в командировку, мы разыскали Людмилку и назначили ей
день, а вернее, ночь.
Итак, накануне назначенной встречи Алена отправилась на
ночлег к подруге под тем предлогом, что вечером у нас морили
тараканов, а у нее аллергия на дихлофос, и ровно в 10 часов,
как было условлено, на пороге нашего дома появилась почти что
трезвая (!) Людмилка в чистом, хоть и линялом, старомодном
"макси" (кажется даже, это было то самое платье, в котором она
принимала гостей на злополучном дне рождения). Надо отдать ей
должное: несмотря на все излишества своей распутной жизни, она
ничуть не износилась и была не менее привлекательна, чем в пору
моих тщетных домогательств... я даже не ожидал! Она заметно
волновалась, и это волнение передалось мне, так что в первую
минуту я совершенно не знал, что ей сказать и как себя с ней
вести, но тут она пришла мне на помощь и стала экзальтированно
рассказывать, какой интересной жизнью она живет, сколько у нее
друзей, как ее все уважают и обожают и прочий бред... Она все
рассказывала и рассказывала, а глаза ее все набухали и
набухали, и я подленько так думал: когда же она, стерва,
наконец разревется?! И она, наконец, разревелась и, попутно
поливая меня отборным матом, пожаловалась мне же, что это я ее
довел до такой "сучьей жизни", потому что она меня любила, а я
ее предал, и ей ничего больше не оставалось, как "лечиться
любовью от любви". Я ей поверил и пожалел ее... и не пожалел,
что пожалел, потому что в ту ночь я с удивлением открыл для
себя - после не одного года семейной жизни, - что самый что ни
на есть тривиальный половой акт может приносить не только
физическое и моральное, но еще и духовное удовлетворение (бьюсь
об заклад, многие в это не поверят). Так что я ничуть не
обиделся на Людмилку, когда чуть позже обнаружилось, что она
прихватила с собой, уходя, мое обручальное кольцо, а взамен
оставила мне триппер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53