Но главное было в том, что в ШД я не чувствовал себя
дебилом, потому что никто не обращал внимания на мою
арифметическую странность. Все ограничивалось тем, что учителя
ласково называли меня "Лобачевским", а приятели - "Пятачком"
(от слова "пять"). В общем, чувствовал я там себя вполне
спокойно: никто не дразнил меня "недоумком" и не отбирал
фантики или еще какие-то детские сокровища. Сейчас я понимаю,
чем была обусловлена подобная доброта моих сожителей: все они
были озабочены не тем, как с криком "жопу к стенке!" отвесить
пинка проходящему по коридору товарищу, а какими-то своими
сокровенными, более серьезными, мыслями. У каждого был свой
индивидуальный "бзик": один придумывал фантастические истории
на одному ему понятном языке, второй - безустанно насвистывал
веселые мелодии собственного сочинения, третий - занимался на
уроках онанизмом, методично дроча под партой, четвертый =
непрерывно рассказывал один бесконечный анекдот и т.д. Всеобщим
кумиром был Сережа Пушкин, утверждавший, что знаменитый
однофамильный классик - его пра-пра-прадед. Сходства не было
никакого, но все ему верили: уж больно хорошие (на наш вкус) он
сочинял стихи. Из всех его многочисленных произведений я помню
лишь четверостишие из одной его - может, и не совсем его =
поэмы:
"На стене висит программа:
срать не меньше килограмма.
Кто насерит целый пуд,
Тому премию дадут..."
Пошлятина, конечно, но и у самого Александра Сергеевича
тоже, знаете, разные стихи были. Так вот, днем С.Пушкин кропал
свои вирши, а ночью, после отбоя, зачитывал их вслух всей
палате.Вся пикантность ситуации заключалась в том, что через
две ночи на третью дежурила нянечка по кличке "Гестапо", а она
не выносила, когда по ночам смеются дети. Не смеяться же,
слушая стихи нашего Пушкина, было нельзя, поэтому мы буквально
давились смехом, затыкая рот одеялом или зарываясь лицом в
подушку. Когда, наконец, кто-то не выдерживал, появлялась
заспанная Гестапо, стаскивала с кровати "реготуна", как она
выражалась, заставляла его снять трусы и, голого и босиком,
ставила в угол в палате девочек. На несколько минут воцарялась
гробовая тишина, а затем все повторялось сначала, и на смену
одному продрогшему и зареванному "реготуну" шел другой.
Короче говоря, на фоне остальных мой бзик с "дважды два"
выглядел весьма безыскусным. Осознав эту горькую истину, я
решил поменять свой бзик. Поменять-то поменять, но на что? И
вот как-то раз тетя принесла мне конфет в газетном кульке.
Развернув кулек, я увидел в нижнем углу рубрику "Афонаризмы",
под которой печатались присылаемые читателями афоризмы. Это
было то, что надо, вот это бзик, так бзик! И я принялся
сочинять афоризм, причем делал это так усердно, с таким
напряжением ума, что уже на второй день учительница не
выдержала и спросила меня, почему я витаю в облаках, когда она
объясняет такой сложный и важный вопрос, как отличие гласных от
согласных. О, это был мой звездный час! Когда я сказал, что
сочиняю "афонаризм", мой сосед по парте перестал дрочить до
самого конца урока, и сам Пушкин повернул ко мне свою
гипсово-бледную голову, осадив на мгновение быстрокрылого
Пегаса. Всю следующую неделю меня только и спрашивали кто
громогласно, кто шепотом: "Сочинил? Придумал? Родил?" С каждым
днем интерес к моему необычному бзику все больше и больше
накалялся, и я почувствовал, что должен сочинить нечто такое,
от чего задрожат стены Саласпилса, а Гестапо прослезится и
разрешит нам смеяться всю ночь. Однако время шло, а афоризм,
Афоризм с большой буквы, мне никак не давался.
И вот когда я уже был близок к отчаянию, нам разрешили
вместо вечерних игр посмотреть по телевизору фильм про
советского подпольщика в осажденном фашистами городе. В конце
этого героического фильма сталинских еще времен подпольщика
выдает предатель, его арестовывают, пытают и ведут на
виселицу... Его ведут на виселицу, а он идет, сам идет к петле,
сам просовывает в нее шею. Единственное, что он позволяет себе
сделать перед смертью - это крикнуть: "Наше дело правое =
победа за нами! Умираю, но не сдаюсь!" - "Как же ты не
сдаешься, когда сам, пусть под конвоем, но своими ногами пришел
на виселицу?!" - примерно так подумал я. Ему же нечего терять,
раз он должен умереть, почему же он не вгрызется в горло своему
палачу, чтобы убить напоследок хоть еще одного фашиста? Почему
он не пытается сделать хоть что-то?! Почему люди идут на смерть
так же буднично, как в туалет для справления нужды? "Нет, =
поклялся я себе, - если я и умру, то умру красиво, а перед
самой смертью сделаю напоследок что-нибудь такое... такое..."
Что я сделаю, я так и не придумал, хоть и думал всю ночь, но
зато под утро в мою утомленную голову пришел откуда-то как бы
извне афоризм, которого я сам в первую секунду испугался:
"Смерть - самое крупное событие жизни".
- Ну что, родил? - задали мне наутро ставший дежурным
вопрос.
- Родил, - ответил я невесело.
- Да ну?! Говори! Эй, ребя, Пятачок афонаризм говорить
будет!
- Не скажу, - помотал я головой.
- Почему?
- Не могу, - вздохнул я, пожимая плечами.
Нет, все же так называемые дебилы - отличные ребята: никто
не стал выпытывать у меня мой трудновыговариваемый афоризм, и
меня даже зауважали как человека, имеющего свою тайну. Более
того, нормальные дети мне просто не поверили бы, что я на самом
деле что-то придумал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53