Когда Исидора галопом удалялась от берегов Аламо, она и не думала оглядываться, чтобы проверить, следует ли за ней кто-нибудь. Поглощенная мрачными мыслями о мести, она продолжала свой путь и ни разу не обернулась.
То, что Луиза Пойндекстер как будто тоже собиралась покинуть хакале, мало утешало мексиканку. С женской проницательностью она угадывала причину, но сама-то она слишком хорошо знала, что это лишь недоразумение. И Исидора злорадствовала при мысли, что ее соперница, не зная своего счастья, страдает так же, как и она сама.
Кроме того, у нее появилась надежда, что все случившееся может оттолкнуть сердце гордой креолки от человека, к которому она снизошла, но это была слабая, шаткая надежда. По собственному опыту она знала, что для любви не существует сословных преград. Она сама была тому примером. Но Исидора надеялась, что их встреча в хакале причинила боль ненавистной сопернице и может разрушить ее счастье.
Мексиканка с мрачной радостью думала об этом, когда встретила отряд.
Когда она повернула обратно вместе с ними, настроение ее изменилось. Луиза должна была возвращаться той же дорогой, что и она. Но на тропе никого не было видно.
Креолка, наверно, передумала и осталась в хижине и, возможно, сейчас ухаживает за больным, о чем так мечтала сама Исидора.
Теперь мексиканка утешала себя мыслью, что уже близка минута, когда она опозорит соперницу, отнявшую ее счастье.
Вопросы, которые задавали ей Пойндекстер и его спутники, многое объяснили Исидоре, и все стало окончательно ясно после расспросов Колхауна. Когда отряд удалился, она некоторое время оставалась на опушке зарослей, колеблясь, ехать ли ей на Леону или вернуться к хакале и самой быть свидетельницей той бурной сцены, которая благодаря ее содействию должна была там разыграться.
Исидора на опушке зарослей, в тени деревьев. Она сидит на серой лошади; ноздри мустанга раздуваются, он косит испуганным глазом вслед только что уехавшему отряду, который догоняет одинокий всадник. Мустанг, быть может, недоумевает, почему ему приходится сказать то туда, то обратно; впрочем, он привык к капризам своей хозяйки.
И она смотрит в ту же сторону — на вершину кипариса, поднимающуюся над обрывом долины Аламо.
Она видит, как отряд спускается в лощину и последним — человек, который так подробно расспрашивал ее. Когда его голова скрывается за краем обрыва, Исидоре кажется, что она осталась одна среди этих просторов.
Но она ошибается.
Некоторое время она в нерешительности остается на месте.
Вряд ли можно позавидовать ее мыслям. Может быть, она уже отомщена, но это ее не радует. Пусть она унизила соперницу, которую ненавидит, но ведь она, быть может, погубила человека, которого любит. Несмотря на все, что произошло, она по-прежнему любит его.
— Пресвятая Дева! — шепчет она в лихорадочной тревоге.
— Что я сделала? Если только эти свирепые судьи признают его виновным, чем это кончится? Его смертью! Пресвятая Дева, я не хочу этого! Только не от их руки! Нет-нет! Какие у них жестокие, суровые лица! Когда я показала им дорогу, как быстро бросились они вперед, сразу позабыв обо мне! Они уже заранее решили, что дон Морисио должен умереть. Он здесь всем чужой, уроженец другой страны. Один, без друзей, окруженный только врагами… Что мне пришло в голову! Тот, который последним остановил меня, — не двоюродный ли брат убитого? Теперь я понимаю, почему он меня расспрашивал. Его сердце жаждало мщения
— так же как и мое…
Взор девушки блуждает по прерии. Серый мустанг по-прежнему неспокоен, хотя отряд уже давно исчез из виду. Он чувствует, что его всадница чем-то встревожена. Конь первый замечает опасность — он вдруг тихонько ржет и поворачивает голову в сторону зарослей, как будто указывая, что враги приближаются оттуда.
Кто же это?
Обеспокоенная поведением мустанга, Исидора тоже оборачивается и всматривается в тропинку, по которой только что проехала. Это дорога на Леону. Она видна только на двести ярдов, и затем ее заслоняет кустарник. На нем никого не видно, кроме двух или трех тощих койотов, которые жмутся в тени деревьев, обнюхивая следы лошадей, надеясь найти что-нибудь съедобное. Нет, не они встревожили серого коня. Он видит их, но что из этого? Волк прерий для него — слишком обычное зрелище. Он почуял или услышал что-то другое.
Исидора прислушивается, но пока нет ничего тревожного. Отрывисто лает койот — это тоже не страшно, особенно среди бела дня. Больше она ничего не слышит.
Ее мысли снова возвращаются к техасцам. И особенно к тому, кто последним оставил ее. Она задумывается, зачем он так подробно ее расспрашивал, но конь прерывает ее размышления. Почему же ее мустанг проявляет нетерпение, не хочет стоять на месте, храпит и, наконец, ржет громче, чем раньше?
На этот раз ему отвечает ржание нескольких лошадей, которые, по-видимому, скачут по дороге, но пока они все еще скрыты зарослями. Тут же доносится их топот.
Потом снова все затихает. Лошади либо остановились, либо пошли шагом.
Исидора предполагает первое. Она думает, что всадники остановили лошадей, услышав ржание ее коня. Она успокаивает его и прислушивается. Из зарослей долетает какой-то слабый гул. Можно различить несколько приглушенных мужских голосов.
Вскоре они замолкают, и в зарослях опять воцаряется тишина. Всадники, кто бы они ни были, наверно, остановились в нерешительности.
Исидору это не удивляет и не тревожит.
Кто-нибудь едет на Рио-Гранде или, быть может, это отставшие всадники отряда техасцев. Они услышали ржание лошадей и остановились —
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174