телами, когда меч инквизиции мог безнаказанно сразить протестанта Вальденса, — даже и тогда были люди, которых ничто не могло заставить отречься от веры в то, что власть народа дарована Богом, а что касается «божественных прав» короля, то это выдумка тиранов.
Такие люди существовали во все времена, ибо время не может изменить истину. Круг был кругом еще до того, как Бог дал человеку понятие окружности, а когда Бог создал людей, он желал, чтобы они сами управляли собой, а не подчинялись тиранам.
То, что они этого не делают, не доказывает, что Господь Бог ошибся. Окружность, если ее не довести до конца, не доказывает, что кривая не существует. Ни в древние века, ни в средневековье, ни в наше время отсутствие истинной республики не доказывает, что это не есть подлинно справедливый строй. Это поистине справедливый строй, единственный, в котором повелевают законы истины и добра. Не признавать этого может только тот, у кого дурная голова или дурное сердце.
Но есть ли сейчас на свете такие люди? Трудно этому поверить. Если бы я этому верил, я был бы подобен моему герою, когда он с горькой усмешкой думал, какая ничтожная горсточка людей разделяет его чувства.
Ах, если бы он дожил до наших дней, как радостно было бы ему убедиться, что он не обманывался в своих чувствах! В том, что иные называют крахом республиканских учреждений, он, так же как и я, увидел бы их победоносный расцвет. Он увидел бы, как за какие-нибудь сто лет республиканского режима тридцать миллионов людей превратились в гигантов по сравнению со всей остальной человеческой породой. Он увидел бы, как они разделились на два стана и борются одни против другого подобно титанам древности, и, видя это, он не мог бы не подумать, что придет время, когда этот тридцатимиллионный народ сплотится, и тогда ему не страшно будет вступить в борьбу со всем монархическим миром!
Генри Голтсперу не надо было переноситься в будущее, чтобы найти подкрепление своей вере в республиканский строй. Он вынес свои убеждения из прошлого, почерпнув их у источника вечной правды. Саркастическая усмешка на его лице была вызвана презрением, которое благородная душа невольно чувствует к тем, кто верует или делает вид, что верует в «божественное право» королей.
Лицо его оставалось мрачным, пока он не повернул на лесную дорогу и не поравнялся со старым буком — это было то самое дерево, которое осеняло своими густыми ветвями самое заветное, самое дорогое для него место на земле.
Вот он опять под его зеленым шатром! Голтспер опустил поводья и, сняв шляпу, поднес к губам белую перчатку; сейчас он ни о чем не думал, любовь поглотила все его мысли и заставила забыть даже о республике.

Глава 31. ДОЧЬ ДЭНСИ

Жилище Дика Дэнси вряд ли правильно было называть домом. Даже название «хижина» было слишком пышно для жалкой лачуги, в которой лесник и его семья укрывались от дождя и ветра.
Ветры не проникали в лачугу потому, что прежде чем ударить по ее стенам, они обрушивались на громадные буки Вепсейского леса, который обступал ее со всех сторон и защищал своими косматыми лапами.
Этот домишко был сложен из неотесанных бревен, щели между ними были кое-как замазаны глиной, а крыша покрыта тростником. Такие домишки, если не считать крыши, можно и сейчас увидеть где-нибудь в лесной глуши в Америке.
Узкая дверь, в которую с трудом протискивался плечистый лесник, два маленьких оконца с крошечными стеклами, вделанными в свинец; маленький дворик, огороженный покосившимся плетнем, предназначавшийся, быть может, для огорода, но теперь сплошь заросший сорняками; здесь сложена куча хвороста для печи; кое-как сбитый сарай служит иногда приютом тощей косматой лошаденке; из грязной конуры выглядывает большой свирепый пес, помесь овчарки с шотландской борзой, — таково было жилище лесника Дика Дэнси.
Внутри было так же неприглядно и бедно. Кухня с глиняным полом и обмазанными глиной стенами, полка с кухонной утварью, на стенах несколько лубочных картинок в дешевых рамках, связка лука, другая связка — из кроличьих шкурок, и тут же свежеободранная шкура лани; в углу свалены капканы, силки, сети и другие приспособления для охоты на дичь, а также рыболовные снасти; в другом углу — большой тяжелый топор, орудие лесоруба. Посреди стол из букового дерева, а вокруг него полдюжины стульев с плетенным из тростника сиденьем. На столе была расставлена глиняная посуда; углубление на полу и два уложенных в нем больших камня представляли собой очаг.
Кухня заменяла собой все; две другие комнатушки, имевшиеся в доме, служили спальнями. В каждой из них стояло по кровати, но одна спальня имела более опрятный вид; кровать на ней была застлана простынями и одеялом, тогда как в другой на постели лежала набитая соломой подстилка, прикрытая рваной холстиной, а вместо одеяла — две оленьих шкуры.
В первой спаленке у стены стоял маленький столик и два стула. Над столом, на ржавых гвоздях с загнутыми шляпками, держался осколок зеркала и рядом подушечка для булавок; на столе лежали простенькие гребенки для закалывания волос, маленькая щеточка и пара белых полотняных рукавчиков, которые, как видно, уже не раз надевались после стирки; все это вместе с кое-какими другими мелочами женского туалета говорило о том, что в комнате живет женщина.
Это была спальня Бет Дэнси, единственной дочери лесника и единственного члена его семьи. В другой комнате спал сам Дик. Но в дневное время Дик с дочерью обычно обретались в кухне. Там мы и застаем их спустя три дня после праздника, на котором красотке Бетси пришлось играть такую видную роль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130