Тогда, поставив в сторону гитару, она села у ее ног и сказала:
- Слушай, Елена! Не пойти ли нам с тобой погулять? Это будет несравненно приятнее, чем сидеть в этой мрачной пещере. Луна так завораживающе светит... Пойдем полюбуемся на нее.
- Если ты хочешь, я ничего не имею против. Куда пойдем?
- В сад. Пройдемся по аллеям. Немного сыро, но это ничего. Неприятное это место... Можно подумать, что там бродят привидения. Не удивительно, если нам встретится дух кого-то из монахов или одной из их жертв. Говорят, они были очень жестокие и убивали народ... Подумать только, какие изверги! А что, если мы встретим привидение, ты что сделаешь тогда?
- Все зависит от того, как оно будет вести себя.
- Ты не боишься привидений, Елена? Я знаю... не боишься.
- Я боялась, когда была ребенком. Теперь я не боюсь ни живых, ни мертвых. Я смело встречу тех и других... Я не дорожу жизнью.
- Идем же! - крикнула Джесси. - Идем в сад. Если мы встретим монаха в рясе и клобуке, я со всех ног убегу домой. Идем!
Джесси взяла сестру под руку, и девушки вышли в патио, затем во второй двор, а оттуда через узкий проход в сад, который давно уже был заброшен. Войдя туда, сестры остановились, с любопытством осматриваясь кругом. На ясном безоблачном небе сияла луна, освещая своими серебристыми лучами пышные цветы с полуоткрытыми венчиками, издающими такой же сильный аромат ночью, как и днем. Но не цветы одни поразили так сестер; они с наслаждением прислушивались к пению "czentzontle", мексиканских соловьев. Одна из птичек, сидевшая вблизи них на ветке, громко пела свою страстную, любовную песнь, но, увидя их, сразу умолкла. Но молчала она недолго; убедившись, вероятно, в том, что ей нечего бояться посетителей, она опять запела. Сестры с удовольствием слушали пение птички, некоторые переливы казались им знакомыми. Это был пересмешник, которого они раньше слышали у себя в Штатах.
Послушав несколько минут пение, сестры двинулись дальше. Свет луны, падая на них, эффектно переливался на их белых платьях и искрился в их драгоценных украшениях.
На полдороге между стеной и домом находились остатки фонтана, вокруг которого еще остались скамьи и статуи, уцелевшие до сих пор.
- Фонтаны, статуи, скамьи в тени деревьев, - воскликнула Джесси, - всякая роскошь в саду! Святые отцы были, как видно, большими сибаритами!
- Да, это правда, - согласилась Елена. - Они, видимо, ничего не жалели для себя и со вкусом устраивали свои сады, стараясь, чтобы все кругом ласкало их взор. Вероятно, они очень любили фрукты, судя по разнообразию фруктовых деревьев, растущих здесь.
- Тем лучше для нас, - отвечала Джесси. - Мы попользуемся результатами их трудов, когда наступит сезон фруктов. Не правда ли, хорошо будет, когда все дорожки снова засыпят гравием, статуи приведут в порядок и фонтан весело зажурчит. Луи обещал мне все исправить, когда кончится сбор хлопка. О, тогда здесь будет настоящий рай.
- Мне он больше нравится таким, как теперь.
- Нравится? Почему?
- Ах, тебе не понять этого! Ты не знаешь... надеюсь, никогда не будешь знать... что значит жить только прошлым. Это место имеет свое прошлое, подобно мне... Теперь кругом сплошная разруха.
- О, сестра, не говори так! Мне больно это слышать... твои слова неверны. Прошлое улыбалось тебе... улыбнется и будущее. Да, сестра, улыбнется. Я решила сделать здесь все заново, в таком же стиле, как было раньше... лучше даже. Луи сделает это... должен сделать, когда женится на мне... а может быть, и раньше.
В ответ на веселую болтовню сестры Елена только тяжело вздохнула. Она знала, что Дюпре был настоящим хозяином, а Джесси скоро станет хозяйкой, тогда как сама она будет всегда в зависимости от них. Мысль эта мучила ее, но не потому, чтобы она завидовала богатству сестры. Имей она возможность возвратить к жизни Чарльза Кленси теперь, когда она знала, что он не изменил ей, она с радостью поселилась бы с ним в самой скромной хижине Техаса и для полноты душевного счастья ей не нужно было бы никаких великолепий этого мира.
Джесси, сказав это, двинулась дальше, а Елена молча последовала за ней. Они спустились к нижней части сада, где находилась вторая открытая площадь, также украшенная статуями. Младшая сестра повернулась к старшей и увидела на лице ее выражение беспредельного горя; догадавшись, что это она своими словами произвела на нее тяжелое впечатление, она хотела ей что-то сказать, но Елена остановила ее движением руки и подошла к двум стоявшим рядом деревьям. Это были померанцевое дерево и кипарис - эмблемы счастья и горя. Первое покрыто было цветами, на втором, кроме зелени и веток, ничего не было. Елена протянула к ним обе руки; с одного она сорвала веточку, с другого цветок. Белым цветком померанца она украсила золотистые волосы Джесси и, прикрепив в то же время веточку кипариса к своим черным, как вороново крыло, волосам, сказала:
- Цветок тебе, сестра... ветка мне. Я украсила себя и тебя, как это приличествует каждой из нас... тебя для предстоящего тебе венчального торжества, себя для хладной могилы.
Эти слова показались Джесси пророческими и точно стрелой пронзили ее сердце. Веселости как не бывало, и она, бросившись на грудь сестры, крепко обняла ее и зарыдала.
На границе каждого поселения живет не меньше двух профессиональных охотников. В их обязанность входит снабжение поселенцев медвежатиной, мясом антилопы или буйвола, дикими индейками, шкурами рыси и пантеры. Что касается белок, кроликов, то охотники пренебрегают ими, оставляя их для любителей и цветных людей. Вместе с колонией Армстронга прибыли два таких охотника. Звали их Алек Гоукинс и Крис Текер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72