Видя, с какой легкостью мне удалось ускакать от них, они, возможно, решили бросить погоню и вернуться, чтобы выместить свою неудачу на моих товарищах.
С горечью и глубоким сожалением думал я о них, и самую большую жалость возбуждал во мне Верный Глаз! Я не мог отделаться от мысли, что он пожертвовал собой ради меня. Не было никакого сомнения, что ему предложили купить жизнь ценой предательства, и он не воспользовался этим. Если сброшенный мною со скалы художник остался в живых и рассказал, как я спасся, индейцы, конечно, поняли, что произошло. И, наверное, моему отважному товарищу пришлось занять мое место на кресте.
За Уингроува я опасался меньше, так как любовь - даже оскорбленная - могла спасти его от смерти, хотя после того, что случилось, оставалось мало надежды.
Единственный шанс спасти моих товарищей заключался в том, чтобы догнать караван, уговорить конвой вернуться и с его помощью вырвать несчастных из рук врага. Я не мог понять, почему драгуны бросили на произвол судьбы и фургон и находившихся в нем людей. Мне пришло в голову, что он отстал слишком далеко и ни конвой, ни остальные переселенцы до сих пор не знают, что произошло. В фургоне было, очевидно, всего лишь шесть человек, и стрельбу их могли не услышать, так как рев воды в каньоне заглушал звуки выстрелов.
Размышляя таким образом, я медленно пробирался вверх по ущелью, но, проехав две или три мили, вдруг почувствовал странную слабость. Меня внезапно охватил озноб, но не потому, что ночь была прохладной. Нет, ощущение холода шло изнутри, словно кровь застывала в моих жилах! Я испытывал страшную усталость, меня охватило оцепенение, похожее на то, какое испытывает замерзающий путник, когда в снежную метель он падает и засыпает. Я пытался встряхнуться, полагая, что меня неудержимо клонит ко сну - ведь я не спал уже более тридцати часов. Мне пришло в голову слезть с коня и пройти некоторое расстояние пешком, чтобы согреться и перебороть сонливость, но, спрыгнув на землю, я тотчас же понял, что идти не в состоянии, так как не могу удержаться на ногах. Они подгибались, словно в течение многих месяцев мне пришлось лежать в постели. Я не упал только потому, что ухватился за седло. Что это могло означать? Мой верный араб повернул ко мне голову, как будто спрашивая о том же. Мои попытки снова сесть в седло не увенчались успехом. После многих бесплодных усилий я остался стоять, держась за коня. Если бы он в ту минуту сделал хоть один шаг, я упал бы. Так и случилось, но уже после того, как я потерял сознание. Я не помню, как это произошло, но, придя в себя, увидел, что лежу навзничь, распростершись на траве.
Глава LXVII
ПОГОНЯ ПРОХОДИТ МИМО
Должно быть, я упал на спину, так как первое, что мне бросилось в глаза после обморока, была темная полоска неба с мерцавшими на нем звездами.
Очнувшись, я сразу вспомнил, что нахожусь в каньоне, а звезды и тьма указывали, что ночь еще не прошла. Я почувствовал на своем лице горячее дыхание, и мне показалось, что надо мной кто-то стоит. Повернув голову, я увидел два устремленных на меня блестящих глаза. Мой мозг был еще затуманен, и я не сразу понял, что на меня смотрит мой араб. Трудно сказать, как долго я пролежал без сознания. Я не имел никакого понятия о времени и с того места, где лежал, не мог определить его по звездам, но полагал, что прошло, вероятно, несколько часов с тех пор, как я упал в обморок, после которого, по-видимому, заснул. По счастью, меня согревал плащ из шкуры бизона, который я поднял около убитых. Если бы не эта предосторожность, я, наверное, погиб бы от ночного холода, ибо был обнажен до пояса и потерял много крови. Последнее обстоятельство и было причиной моего обморока. Сон, а может быть, время несколько восстановили мои силы. Несмотря на ощущение чрезвычайной слабости, мне все-таки удалось встать, но я шатался, как впервые ступивший на землю ягненок. Голова моя прояснилась. Я вспомнил все, что произошло, и понял, что оставаться здесь опасно.
Мне удалось сесть в седло и удержаться в нем. Я сознавал, что, прежде чем наступит рассвет, мне необходимо ускакать как можно дальше. Теперь продвигаться вверх по ущелью было значительно легче, чем раньше, так как стало гораздо светлее - по-видимому, взошла луна. Видеть ее мне мешали утесы, но узкая полоса неба посветлела.
Я придерживал коня. Несмотря на слабость, у меня все же хватило бы сил ехать быстрее, но я понимал, что мне следует соблюдать крайнюю осторожность. Как ни странно, я теперь не столько оглядывался назад, сколько вглядывался вперед. Ведь не исключалась возможность, что мои преследователи уже проехали дальше. Они легко могли миновать это место, не заметив меня. Когда я пытался сесть на коня, перед тем как упасть в обморок, я отвел его несколько в сторону, за кусты, скрывавшие меня от всякого, кто проехал бы по прибрежной тропе. Днем преследователи, конечно, заметили бы меня, ночью же темнота помогла мне укрыться.
Все действительно произошло так, как я думал. Предположение, что краснокожие проехали мимо, оказалось справедливым, и, если б не моя осторожность, я столкнулся бы с ними лицом к лицу.
Я проехал уже милю, как вдруг мой конь поднял голову, и в ту же минуту остановился как вкопанный, не ожидая, чтобы я натянул поводья. Немного выше по течению реки послышались гортанные голоса. Впереди меня были индейцы! В какую сторону они ехали? Голоса становились громче - следовательно, индейцы приближались. У меня мелькнула мысль спрятаться за деревьями, но они показались мне недостаточно высокими - это были, скорее, большие кусты, и за ними мог скрыться только человек, но не лошадь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98