Дети равнины не теряли времени на разглядывание приближавшихся к ним людей. Они побежали к лошадям и мулам, чтобы привести их поближе к бивуаку.
Между тем наш бесстрашный корреспондент вынул подзорную трубу и внимательно рассматривал скачущих; довольный результатом, он обратился к товарищам, не успевшим еще подвести лошадей, и закричал:
- Все отлично, Чарлей! Это казенные проводники и с ними драгунский офицер!
- В таком случае, нам придется бежать или заставить их убраться, - ответил тот очень серьезно.
- Почему? Ведь мы не делаем ничего беззаконного.
- Разве можно когда-нибудь знать, что военные считают законным и что незаконным? - возразил человек равнины. - Эти военные только и думают о том, как бы помешать честным людям заработать кусок хлеба. У них всегда за пазухой какой-нибудь лист бумаги, повелевающий вам покинуть индейскую землю, особенно если у вас есть дела с краснокожими.
- А ведь можно подумать, что вы занимаетесь немножко контрабандой, а?
- Что же из этого? За всю мою жизнь я не сделал ни малейшего вреда ни белому, ни краснокожему; не всякий правительственный агент может этим похвастаться... Я никогда не торговал гнилой мукой или тухлой свининой... А что касается виски, то я, ей-Богу, продавал лишь те, которые пил сам. А ведь больше этого я никак не мог сделать! И вот нежданно-негаданно является какой-то франт-подпоручик со своими двумя рядами медных пуговиц и говорит: мой милый, надо покинуть это место, мы не можем дозволить вам оставаться здесь... Еще бы, черт возьми! Ох, уж эти военные! Где они появятся, туда порядочный человек лучше и не показывайся.
И Чарлей энергично сплюнул, как бы желая этим удостоверить свое презрение к цивилизованным жителям Америки.
Между тем Марк Мэггер снова навел свою трубу на приближавшихся всадников.
- Кто бы ни были эти люди, - заметил он спокойно, обращаясь через минуту к Чарлею, - мне кажется, что будет гораздо лучше оставить ваши ружья в стороне. Во-первых, если сопровождающие офицера индейцы из племени сиуксов, нам не следует с ними ссориться, так как мы хотим проникнуть в их лагерь. Ведь вы знаете, каковы наши условия.
- Я не забываю, что мы поступили к вам в услужение, господин Мигюр, почтительно ответил житель равнины, - но поистине, когда нас трое против четверых, и мы при этом отлично укрыты и защищены, не унизительно ли отказываться от сражения?
- Если бы, друг мой, в мои намерения входило вести с кем бы то ни было сражения, я не допустил бы, чтобы вы оставили ваши револьверы в крепости, где я оставил и свой. Я сказал вам, что дело надо вести тонко и осторожно... вы увидите, я добьюсь своего... Итак, положите ваши ружья на землю, прикройте их одеялом и отведите лошадей и мулов на траву, откуда вы их привели... как будто ничего не произошло.
Чарлей послушался, но был заметно огорчен. Что до Билля, то, не говоря ни слова, он помогал товарищу придать всему прежний вид.
Корреспондент не переставал наблюдать в трубу за всадниками, заметно приближавшимися, и, когда они были на расстоянии около мили от бивуака, он надел свой черный длиннополый сюртук и уселся у огня.
Между тем Франк Армстронг и проводники его подъезжали; лошади их, почуяв прекрасный корм на пастбище, без понукания неслись все быстрее и вскоре очутились у самого бивуака. Индейцы уже давно разглядели, что у огня было всего трое белых, мирно расположившихся как бы на отдыхе, а потому, считая всякую предосторожность излишнею, въехали прямо в лесную чащу.
Молодой подпоручик был ужасно изумлен, когда, подъехав ближе, увидел пастора в длинном сюртуке и белом галстуке, погруженного в чтение церковного требника.
- Здравствуйте, отче! - вежливо сказал он, пока индейцы почтительно разглядывали сидевшего у огня священника.
Тот быстро поднял голову, как бы удивившись тому, что кто-то с ним заговаривает, и, оставив книгу, произнес:
- Вот диво! Путешественники в этих местах! Добро пожаловать...
- Ваше преподобие, - сказал Франк, - не позволите ли вы нам остановиться в вашем бивуаке?
- Лицо земли принадлежит всем детям мира сего, - уклончиво ответил пастор. - Вода, пастбище, хворост и даже дичь, которая здесь обретается, принадлежат столько же вам, господин офицер, сколько и нам.
- Итак, с вашего позволения, мы остановимся и расположимся здесь, - сказал молодой человек и в ту же минуту слез с лошади и начал ее расседлывать. Почтенный отец, - продолжал он с изысканной вежливостью, - благоволите сказать мне, с кем я имею честь говорить? Мое имя Армстронг - подпоручик 12-го драгунского, к вашим услугам.
Пастор уже опять было углубился в свое чтение. Он снова, как бы удивленный, поднял голову и произнес:
- Извините, вы, кажется, о чем-то меня спрашивали, господин офицер?
- Да, да, - слегка нахмурившись, ответил Армстронг. - Я просил вас сказать мне ваше имя. Я офицер федеральной армии, достопочтенный отец, и не только мое право, но мой долг - осведомиться об имени и роде занятий всякого белого, которого я встречаю на индейской земле.
- О, вы, конечно, извините мое незнание военных обычаев, господин офицер! Очень рад объявить вам и мое имя, и род моих занятий. Я - пастор Смитфилд, бакалавр богословия из Кайенны, и направляюсь в лагерь сиуксов, где, быть может, мне удастся кого-нибудь обратить в христианскую веру.
- В самом деле! - воскликнул Франк. - Я тоже, почтенный отец, на дороге в лагерь сиуксов: мы можем идти вместе!
На этот раз пастор отложил в сторону молитвенник и с минуту молча смотрел в глаза молодому офицеру.
- Вы это серьезно говорите? - спросил он. - Понимаете ли вы, что я отправляюсь к вождю, который поклялся в непримиримой ненависти к американскому правительству, и что, если вы вздумаете там показаться, тысяча воинов, жаждущих крови, растерзает вас?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52