Это "убийство",
"вокзал", "маузер", "порт", "волво" плюс собственные имена - названия
улиц, где я снимал мансарды, фамилия жертвы и, естественно, фамилия самого
убийцы.
Вчера вечером, после того как я уложил на свою кушетку Уильяма
Сеймура, я сел в "волво", чтобы уехать как можно дальше от места драмы.
Определенные соображения побудили меня умчать к порту; там, за доками для
товарных судов, я и оставил свою колымагу. Ее так или иначе пришлось бы
бросить. Обнаруженная здесь машина могла натолкнуть преследователей на
мысль, что я сумел улизнуть из города с помощью какой-либо лодки.
По-видимому, этот момент моей истории излагается в том абзаце, где
встречаются слова "порт" и "волво". Что касается других мест хроники, то в
них, вероятно, пересказывается в той или иной форме сфабрикованная моим
"другом" версия о ликвидации Коевым Тодорова.
Два обстоятельства во всем этом заслуживают особого внимания. Первое:
Сеймур уже осуществляет свои угрозы. Второе: тот факт, что эта насквозь
лживая сенсация нашла место в печати, свидетельствует о том, что "команда"
пустила в ход решительно все, лишь бы воспрепятствовать моему выезду из
страны.
Однако нет худа без добра, в итоге раздумий я прихожу к утешительному
выводу, и это частично возвращает мне аппетит и помогает справиться с
одним из бутербродов. Из этой же публикации Центр сегодня же узнает о том,
что меня постигло, и примет соответствующие меры.
Следовательно, в ближайший вторник человек в клетчатой кепке появится
у входа в "Тиволи" и принесет мне спасение либо в виде нового паспорта,
либо в виде чего-то другого, что позволит мне беспрепятственно выбраться
из Дании. Задача теперь одна - уцелеть до следующего вторника. Притом
остаться на свободе.
Но чтобы уцелеть, надо прежде всего как можно реже маячить в городе.
Конечно, Копенгаген город большой, в нем почти полтора миллиона жителей,
однако в нем и полиции хоть отбавляй, не говоря уже о людях Сеймура. Если
судить по напечатанной в газете фотографии, мне совершенно незнакомой,
меня в эти дни не раз снимали скрытой камерой, и службы, которым поручено
разыскивать меня, вероятно, располагают богатым визуальным материалом,
дающим представление о моей фигуре, осанке, походке, физиономии. Притом
эти службы прекрасно понимают, что человек, оказавшийся в моем положении,
первым делом позаботится об изменении внешности, так что мой комбинезон
едва ли помешает опознать меня.
Конечно, факт, что какой-то никому не ведомый иностранец застрелил
другого никому не ведомого иностранца, - настоящая находка для
журналистов, если не имеется более важных новостей, только вряд ли этот
факт расшевелит датскую полицию. И все-таки в первые дни по крайней мере
такие места, как вокзалы, аэродромы, причалы, вероятно, будут находиться
под пристальным наблюдением, и в отдельных кварталах Копенгагена, включая
сюда и пригороды, местные власти произведут обычные в подобных случаях
обследования. В конечном итоге и злодей Коев, как многие другие, будет
предан забвению. Но пока это произойдет, надо как можно реже показываться
на глаза.
Лежа в низком ивняке, обдумывая все это, я начинаю сожалеть, что не
воспользовался своей прогулкой к автобусной остановке, чтобы запастись
провизией и тем самым избавить себя от необходимости лишний раз вылезать
из барака. Хорошо, однако, что у меня есть еще два бутерброда. Двух
бутербродов вполне достаточно, чтобы пробыть здесь до завтрашнего вечера.
А там видно будет.
Весь следующий день проходит в раздумьях и дремоте под убаюкивающую
дробь дождя. Теплое солнце, столь редкое в этих местах, уступило место
иным, менее приятным атмосферным явлениям. Не встречая никаких
естественных либо искусственных преград, ветер гонит по небу черные как
ночь тучи и подметает потемневшую от влаги равнину, а косой дождь хлещет
своими струями раскисшую землю, взъерошенный ивняк и бурлящие желтые воды
канала.
Что касается дождя, то у него достаточно широкое поле деятельности и
в моем скромном убежище. Вода течет через бесчисленные дыры в крыше, а
ветер дует через бесчисленные щели в стенах - словом, обе эти стихии
бесцеремонно встречаются у меня на спине.
Воспользовавшись какой-то ржавой жестью и двумя прелыми досками, я
сооружаю в углу барака нечто вроде навеса, чтобы хоть как-то защититься от
сырости. Значительно больше забот доставляет мне холод. Радио я не слушаю;
на сколько понизилась температура, мне неизвестно, однако, если судить по
тому, как меня трясет, ртутный столбик должен быть сейчас ниже нуля. Я
стараюсь не думать про теплый свитер, оставшийся в моем чемодане, потому
что от таких мыслей обычно начинаешь дрожать еще больше. Мое внимание
задерживается на "Экстрабладет". Набравшись мужества, я стаскиваю
комбинезон и обкладываю себя листами газеты, затем снова его надеваю и уже
немного погодя с удовольствием устанавливаю, что по моему телу разливается
приятное тепло. Этот фокус с газетой я много лет назад усвоил от Любо
Ангелова, когда холодной осенью в Пиринском крае мы переходили ночью
ледяной поток.
Я съедаю еще один бутерброд. Высохшая булочка вместе с теплом,
полученным от "Экстрабладет", оказывают на мой организм такое благотворное
действие, что я, несмотря на дождь и ветер, погружаюсь в спокойную
дремоту. Но она спокойна лишь до тих пор, пока я не очутился перед
кабинетом генерала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93