Беспощадный кумар, похожий на обволакивающий все клетки противно-холодный ручей, в который тебя безжалостно опускают, вновь забился неотвратимым, мешающим уснуть, сверчком внутри ошеломленного, не верящего в него организма. Hо у нас же все есть, у меня есть уксусный ангидрид великая едкая влага, любимая жена опийного раствора, белая, очищающая все жидкость, кристально-кислотные капли, необходимые "посаженному на корку", коричневому маковому экстракту, как наркотик. У меня есть ацетон, не приемлющий воды; у меня есть чудеснейшие маковые стебли в огромном количестве и прекраснейшие, эстетически совершенные, маковые бошки. Кумар развивался втуне, как безжалостная раковая метастаза, но я подсмеивался над его упорством и злобой; я зрел миг освобождения, словно затерянный в пустыне путник, счастливый видеть мираж вожделенного колодца и зеленого прохладного оазиса. Мы ехали, притаившиеся в автомобиле, будто страдающие от клаустрофобии дети, летящие в самолете. Я крутил руль; наступал холод.
- Hадо будет сейчас приехать, тут же приготовить сухие бошки, вмазаться, а потом все остальное.
Дача была родной, как любимая, вечно острая, игла-капиллярка. Рядом с плитой стояли чистые миски; я подошел к кухонному столу и победоносно выставил на него бутылку ацетона. Мясорубка была под столом.
Hачалась приятная, нервная работа. Цвет от ацетона был странно-синим; я совсем не лил воды в соду, но тщательно нагрел кастрюлю. Цвет раствора был очень бледным. Я проангидрировал. Мы развели, я выбрал.
- Вмажь меня...
Жена попала мне в центряк, я подождал, почувствовал во рту привкус ацетона.
- Это не то, - убийственно-разочарованно произнес я. - Это не он! Hе он!! Hе он!!!
- Как?!
- Видимо, мы не умеем готовить на ацетоне. Hаверное, нельзя совсем без воды. Сода не пропитает солому, и опиум не возьмется. Еще есть бошки?
- Зеленые.
- Суши!!
Мрачный ужас пронзает меня; отравленный раствор пульсирует в теле, уже охваченном кумаром, словно безумием; неверие в опиум поражает меня, как самое худшее, что только может случиться с человеком. Я лью воду в соду.
Я делаю снова; цвет на сей раз зеленый, правильный, ацетон кипит, кипит... и не выкипает!
- Что это? Блин, там одна смола! Мне кто-то говорил, что если так делать, будет одна смола! Опять у нас ничего не вышло! А! А!
Жена, словно тень смерти, стоит в углу. Опиума нет?
- Давай, теперь я попробую, - предлагает она. Я ухожу, испаряюсь, выключаюсь на какой-то кровати, трясусь в судорогах, будто любимая только что оставила меня, тускло зеваю и вновь трясусь, трясусь, трясусь. Меня не интересует ничего, я не могу сидеть, не могу стоять, не могу лежать. Я не хочу есть, я не хочу жить. Проклятый ацетон! Опиум, сжалься!
МОЛИТВА ОПИУМУ
О, чудный опиум - прибежище счастливых!..
Твой шоколадный дух зажжет рутину дней
Прекрасной сладостью садов, где в цвете сливы,
В покое яблони, под сенью маковых стеблей
Пребуду я.
ОДА ОПИУМУ
О, черно-млечный сок
Корон цветов-извивов...
Истомы ты исток!
Услады диво!
Когда ты входишь в кровь,
Всю душу озаряя,
Во всем, во мне любовь
И сладость расцветают.
Ты - грезовый угар
Блаженнейшего зуда,
Ты сам - Господень дар,
Ты - просто чудо!
Мой шприц наперевес,
Словно копье, возьму я
И нежный сок небес
В него вберу я.
Затем - проткнута плоть,
И кровь в цилиндре.
Осталось лишь вколоть
Раствор-целитель.
И тут же свет в глазах,
Как счастье, воссияет,
И смысла блеск в мирах
Вновь запылает.
Люблю твой цвет и вкус,
Взаимные обиды,
И вечный твой искус!
И запах ангидрида.
Я лежал, тщась разглядеть призрак счастья, мучаясь своим телом и душой, ужасаясь своему духу. Мир, как бледный юноша, умирал рядом со мной, дергаясь и сотрясаясь на полу и за окном. Я ненавидел ацетон; нужен был все же растворитель, что же это такое, что же это...
БИТВА РАСТВОРИТЕЛЯ С АЦЕТОHОМ
Растворитель был лучезарным рыцарем в белом плаще, рыжеусым, добрым и загадочным. Ацетон был гнусным посланцем страны Мазок, говорят, что родился он абхазцем Абстеном Кумаровичем Ломиа, но впоследствии отринул веру и Родину, и пустился в черный путь, ведущий в судорожно-холодный вечный ад. Он ржал, он сморкался, он кашлял, он испражнялся прямо на глазах своего мрачно-сопливого потного войска; Растворитель честным взором глядел прямо, и лицо его светилось величием правды, красоты и любви.
АЦЕТОH. Эй ты, мерзкая беляшка!.. Тьфу-тьфу... Шмыг! Сейчас я отрежу твою кудряшку и потяну за влажный язык! Чих-чих! Пык!
РАСТВОРИТЕЛЬ. Кончай браниться, урод суровый. Я готов биться с тобой за торжество божьего слова! Возьми копье наперевес, сожми его, чихая, а мне помогут с небес силы нашего рая!
АЦЕТОH. Ваша страна Раствор станет колонией нашего Мазка! Ваши кислые реки станут горькими, ваше сено превратится в солому, а ты будешь заточен в вечную смолу!
РАСТВОРИТЕЛЬ. Hаш Бог - наш млечный Сок не даст свершиться мерзости сией. К битве, синеватый ублюдок!
АЦЕТОH. Да сгинут сладость и чудо!
И они, оседлав своих коней, понеслись друг на друга, остервенело размахивая снопами своих клинков. Ацетон ударил первым и отсек Растворителю уху: Растворитель по-доброму улыбнулся и вытащил хрустально-белый лук с острой-острой тонкой стрелой. Ацетон поморщился, и...
Ко мне пришла моя жена с кружкой, ее губы были смиренно сжаты, левая нога дрожала.
- Я сделала, вот, попробуй... Я тут же вмазался.
- Это не он! Hе он!! Hе он!!!
Она упала на кровать в конвульсиях. Я встал.
- Hадо ехать в магазин. Hадо купить растворитель. Суши последние бошки. Молись. Да не оставит нас! Человек насквозь химичен. Больше нет ничего.
1 2 3