.. нет, это нельзя назвать одиночеством.
Позвонил он ближе к вечеру, но слова приветствия показались мне
натужными. И я спросил:
- Шэрон?
- С нею все в порядке. С нею все в порядке, Уилл, но...
- София?
- У нее пара... Шэрон выходила как раз тогда, когда я пытался
дозвониться. Она искала доктора. И не нашла. Ни одного.
- Да, до этого и должно было дойти к сегодняшнему дню. Думаю, лучше
ее оставить там. Лучше, чем госпиталь.
- Мы тоже так подумали.
София умрет. Нам обоим это было ясно. Мы оба помнили статью в газете,
которую прочли по дороге из госпиталя домой: "Насколько стало известно,
все больные у которых наблюдаются признаки выздоровления, Не старше
тридцати пяти лет".
- Уилл, говорят, два бруклинских госпиталя людей уже не принимают...
Просто нет места.
- Я приеду завтра, как только освобожусь. Оставайся там!
- Да, - сказал он.
- Ты уверен, что Шэрон?..
- Я уверен, - сказал Абрахам, и голос его сломался, как будто кто-то
ударил его в челюсть. - Я уверен.
Он повесил трубку.
Абрахам в госпитале не спотыкался. А я спотыкался, и не один раз в
эту ночь, но не столько от усталости, сколько сколько от ощущения
безысходности. В конце концов это ощущение приняло некий физический
характер, как будто я пытался плавать в патоке. Боже, как быстро они
прибывали! Их не делили на легких и тяжелых, потому что легких случаев
здесь, в "Центре", попросту не было. В мои обязанности входило принести и
вынести в трех палатах, а также помогать везде и во всем, с чем я - по
мнению медсестер и врачей - был способен справиться. Я делал все от меня
зависящее, но от меня, по-видимому, зависело меньше, чем от Абрахама, и
потому я время от времени спотыкался.
Палаты были до странности молчаливыми. Их переполняли звуки
мучительного дыхания, слабо шуршали ерзающие тела тех, кто еще мог
шевелиться, но ни стонов, ни разговоров. Разговаривали только мы,
старающиеся хоть чем-то облегчить их состояние. Когда кто-то умирал,
внешне это почти не проявлялось - ни конвульсий, ни сильного сокращения
мышц. Вы не могли быть уверены в смерти больного, пока не нагибались и не
обнаруживали, что что тело его начало коченеть. Запах в палатах был,
конечно, скверным - два-три измотанных человека не способны поддерживать
чистоту в палате, в которой вместо положенных двадцати больных лежало
шестьдесят или семьдесят. Говорят, в 1918 году от гриппа умерли десять
миллионов человек. Дрозма, это ничто по сравнению со случившимся сейчас.
Ничего похожего на нынешнюю ситуацию не происходило с четырнадцатого
столетия. У статистических диаграмм начинается жар, как будто они
заболевают пара. К этому времени, полагаю, специалисты уже передали
кошмарные данные на электронные умы, которые приобрели такое большое
значение в последние два десятка лет. Но не думаю, что газеты публикуют
то, что должны будут показать машины.
Когда ночь вползла в утро, я обнаружил, что все больше и больше учусь
на воспоминаниях о том, как выполнял вчера эту же работу Абрахам. Однако
его методы, Дрозма, мне будет чрезвычайно трудно изложить. Фактически он,
наверно, делал не больше, чем другие, но казалось, будто он был повсюду.
Между ним и находящимися в сознании больными существовало нечто такое, что
я могу назвать только каким-то способом связи. Причем эта связь
существовала даже в тех случаях, когда глухота больных не позволяла им
слышать слова, которые он произносил. Иногда я видел, как он шепчет что-то
больному, иногда видел, как он пишет неразборчивым почерком записку. А
порой это и вовсе была просто улыбка, или пожатие руки, или почти
телепатическое понимание невысказанной нужды. Они чувствовали, когда он
появлялся в палате, и те, кто был способен повернуть голову, тут же
спешили увидеть его...
Ужаснее всего были больные, которые должны были с минуты на минуту
потерять сознание. Их глаза пристально смотрели в никуда, а руки бешено
дергались, словно пытались вытолкнуть из души какого-то монстра. Трижды я
видел, как Абрахам оказывался способным обращаться с такими больными,
заставлял их осознавать его присутствие, так что его лицо становилось
щитом между ними и их галлюцинациями. Абрахам взял за руку одного из них,
негра-гиганта, который еще несколько дней назад мог бы задушить быка, и
приложил его ладонь к своей щеке. И безумие отступило, негр перестал
дергаться. Когда я вернулся в воскресение вечером в госпиталь, чернокожий
гигант был еще жив. То же самое произошло с другим парнем, за которым
ухаживал Абрахам. Температура у них снизилась, и медсестры повесили на
спинки их коек таблички с голубой буквой "Х", что означало: "Хорошая
сопротивляемость, возможно выздоровление". Если Абрахам жив, я смогу
вскоре вернуться в Северный Город.
Миссия завершена. Если Абрахам жив...
Я отработал этой ночью в госпитале половину суток, и было уже десять
часов сегодняшнего дождливого утра, когда я добрался наконец до квартиры
Шэрон. Открыв дверь, она зарыдала и уткнулась мне в плечо. В
противоположном конце комнаты на полу сидел хмурый Абрахам. София лежала в
своей комнате, уже успокоившаяся, с закрытыми глазами и затихшими руками.
Абрахам кивнул, хотя я и так все понял. Шэрон еще цеплялась за меня, когда
сзади сказали:
- Вы посылали за нами, сэр?
Я обернулся. В открытых дверях стояли двое мужчин. Их носы и рты были
прикрыты марлевыми повязками - эти двое еще на что-то надеялись.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89