Итак, черви аллиотропны... Пять долларов, пожалуйста.
Поэтому мы предлагаем сконструировать легкие тележки... это не так-то
просто сделать, хотя бы потому, что у нас нет средств... Тележки
прикрепляются к хвостам заранее рассчитанного достаточного количества
дождевых червей вида Limbricus terrestris. Луковицу надо будет нацепить на
палку впереди червяков, которые ползут за ней, передавая таким образом
тягу тележке. В случае остановки надо всего лишь спрыгнуть с тележки - а
она, естественно, движется с не слишком большой скоростью; выкопать яму и
опустить туда луковицу. Тогда черви уйдут за ней под землю, но их упряжь
будет устроена таким образом, что они никогда не смогу добраться до
приманки. Таким образом устраняется необходимость в замене луковицы...
Разумеется, хорошую упряжку червей надо как следует кормить и постоянно о
ней заботиться. К тому же, сил у них для того, чтобы затянуть тележку под
землю, будет недостаточно, но поскольку они все-таки будут пытаться
сделать это, то тележка затормозиться и в конце концов остановится...
Почему это старомодно? А зачем утруждать себя неэкономичными, ненадежными,
опасными лошадьми? И зачем тратиться на кобылу, когда у ближайшего дилера
можно приобрести плавный, мягкий и изящный червемобиль
Фермана-Понтевеччио?
- Вы создали корпорацию?
- Пока нет, Бен. Мы могли бы предоставить вам акции на одних с нами
условиях... А где вы пропадали целый день?
- Присутствовал на музыкальных занятиях Шэрон. У нее талант, Анжело.
- В самом деле? - Шэрон в его мыслях места не было. - Почему вы так
думаете?
- Я вижу ее отношение к музыке. Она живет в ней. Она выглядит
посвященной. Это мало где требуется. Искусство, науки. Политика - но не
так, как ее понимает обыватель. Религия - опять же если у тебя есть к ней
предопределенность.
Намир-Ферман был погружен в рассеянность, трубка вынута изо рта.
- Изучение этики, - добавил я.
- Посвятить себя изучению этики, - проскрипел старческий голос. -
Звучит как лозунг насчет попечительства над ворами.
- Почему? - поинтересовался мальчик.
Намир притворился закашлявшимся, и под видом шумного выдоха я
расслышал сальваянское слово, передать смысл которого на более вежливом
английском языке можно только словами "Уходи!" Потом лицо Фермана
заулыбалось, и в улыбке этой проскользнула толика добродушного осуждения.
- Сделал лишь первые шаги, Анжело. На твоем месте я бы не слишком
ломал голову. Есть вероятность уйти в себя.
Вот тут Намир совершил ошибку, и я обрадовался, увидев, как Анжело
надел на себя маску подчеркнутого смирения, как бы говоря: "О'кей, мне
ведь всего двенадцать".
- Больше смотри по сторонам, Анжело, набирайся опыта. Я уже сказал
тебе, что жизнь есть борьба. Ты должен стремиться туда, в самый центр -
чем дальше, тем больше - и ни в коем случае не прятаться в башню из
слоновой кости.
Да, как видно, старый железнодорожный инженер часто употреблял это
выражение. Я видел, что перемены в поведении "Фермана" совершенно не
беспокоят Анжело. По-видимому, общение с настоящим Ферманом никогда не
отличалось особой сердечностью. Настоящий Ферман мог предложить мальчику
свою нетребовательную любовь и терпимость, но вряд ли мог относиться к
нему, как к сознательному человеку. И скорее всего нынешнее отношение к
нему старика могло показаться Анжело капризом взрослого. Перемена личины,
разумеется, была безупречной - уж в чем-в чем, а в искусстве маскировки
Намир просто ас. Он даже воспроизвел крошечный белый рубчик в проборе,
который не всякий человеческий глаз и заметит-то.
Я спросил Анжело:
- Скажи, разве Бетховен сражался с кем-нибудь, когда писал
"Вальдштейна"?
- Не сейчас. - Анжело слез со своего насеста. - Могущественный мозг
только что вспомнил, что его просили сходить в бакалейную лавку.
Я тоже поднялся, подарив вежливый кивок тому, кого собирался убить.
Я оправдывал свое намерение законом от 27140 года - "вред нашим людям
или человечеству". Мне было нужны только доказательства убийства Фермана,
после этого я имел полное право действовать. Надо будет найти способ
выманить Намира в безлюдное место и применить гранату, которой меня
обеспечил Снабженец. После этого я мог бы спать спокойно... Так я думал. Я
позволил себе не оглянуться, закрыл дверь и поспешил за Анжело, ожидая
найти его по-прежнему полным веселого спокойствия.
Он не был ни веселым, ни спокойным. Он начал было спускаться по
лестнице, но вдруг вернулся, прежде чем я открыл рот, встревоженно
посмотрел на мою дверь:
- Могу я зайти на минутку?
- Разумеется. Что придумал, дружок?
- О, только ветчину и яйца [в оригинале здесь игра слов; глагол cook
имеет значение как "придумать", так и "стряпать" (пищу)].
В нем, однако, не было признаков веселья. Он заметался по моей
комнате. Потом забавно - как умел только он - оттопырил верхнюю губу и
подергал ее большим и указательным пальцем из стороны в сторону.
- Я не знаю... Может быть, иногда все чувствуют себя сразу двумя
людьми...
- Конечно. Двумя, я то и больше. Во всех нас много душ.
- Но... - он поднял глаза, и я увидел, что он искренне напуган. - Но
этого не могло быть... Не так ли, Бен? Я имею в виду... ну, там, в комнате
дяди Джейкоба, это было, как... - он принялся перебирать безделушки на
моем комоде, по-видимому, только для того, чтобы я не видел его лица.
Потом сказал жалобным голосом:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89