Скоморохов, правду сказать, страдал со вчерашнего перепоя, но у Воробьева он рассчитывал только напиться чаю с малиновым вареньем, так как он никогда не похмелялся, полагая, что специалисту по Лермонтову такая практика не к лицу.
У Воробьева он застал незнакомого мужчину средних лет со значительной физиономией, какие бывают у патентованных филологов и партийных работников райкомовского звена. На самом деле это был председатель жилищного кооператива, но по-человечески такой задавала и молчун, что его легко можно было принять, в частности, за патентованного филолога или партийного работника райкомовского звена. Незнакомец сидел в кресле, поигрывал ногой в замечательном заграничном ботинке, впрочем, из кожзаменителя, и молчал.
Воробьев тоже молчал. Когда Скоморохов получил свой стакан чаю и розетку с душистым малиновым вареньем, он громко выдохнул и сказал:
– Черт-те что творится в нашем богоспасаемом отечестве, просто хочется «забыться и заснуть»!
– А что такое? – справился Воробьев.
– Ну как же! Судят Андрея с Юликом за то, что мужики писали о чем хотели, и свободно публиковались за рубежом! Это только во Внутренней Монголии и у нас такое возможно, чтобы людей сажали в тюрьму за то, что они пишут о чем хотят, и печатают где хотят!
Воробьев внимательно помешивал свой чай ложечкой, позвякивая о стакан, незнакомец хмурился и молчал.
– Ведь это же срам на весь мир, иностранцам в глаза смотреть совестно, – с чувством продолжал Скоморохов, – что у нас правят бал такие скифы и дураки! Господи! когда все это кончится?!
– Что именно? – справился Воробьев.
– Именно царство скифов и дураков! Ну что от кого убудет, если выпустить «Прогулки с Пушкиным», например, в издательстве «Кругозор»?! Кремлевская стена от этого не рухнет, курс рубля не понизится и, главное, нисколько не пострадает боеготовность военно-воздушных сил!..
Незнакомец так упорно молчал, что Скоморохову стало не по себе.
– Разумеется, эту книгу надо было бы выпустить ограниченным тиражом, может быть, даже под грифом «для служебного пользования», поскольку в ней все-таки развиваются слишком свежие идеи, которые не всякому по плечу... А то ведь у нас какой народ: ты его просветишь на предмет монадологии Лейбница, а он пойдет валить электрические столбы!
Незнакомец посмотрел в окно, потом на носок своего замечательного ботинка, потом прикрылся двумя пальцами и зевнул.
– И вообще прав академик Павлов, который еще когда предупреждал руководство партии и страны: у русского человека слабо развита вторая сигнальная система, и поэтому он не столько соображается с действительностью, сколько реагирует на слова. То есть слова для него – почти все, действительность же – почти ничто! Следовательно, писатель должен быть предельно бдительным на слова. Равно издатель должен быть предельно бдительным на слова. А то как бы не вышла такая петрушка, что дай вашему брату прозаику свободу слова, – он сразу начнет писать матерным языком!
Незнакомец нехорошо посмотрел на Скоморохова, Скоморохов настороженно продолжал:
– С вашего брата прозаика станется: ему престиж страны нипочем, ему глубоко плевать на образ первого в мире социалистического государства в глазах правых и левых сил! В общем, русский писатель испокон веков был опасная штучка – злопыхатель и баламут!
Все трое помолчали: Воробьев к чему-то принюхивался, незнакомец все покачивал ногой в замечательном ботинке из кожзаменителя, а Скоморохов вспоминал своего дядю по материнской линии, прямо в пивной арестованного за язык в тридцать шестом году, и тайно переживал то жуткое ощущение, которое часто посещало его в кошмарных снах, именно ощущение непоправимости и конца.
– Ну, я пойду... – наконец искательно сказал он, обращаясь более к незнакомцу, чем к хозяину, и сделал несмелое движение от стола.
Незнакомец кивнул. Скоморохов перевел дух, раскланялся и ушел. На душе у него было так легко, освободительно, что он сделал над собой усилие, чтобы не полететь.
39
На самом деле в жизни мало поэзии, еще менее в ней чудес. То есть чудес-то сколько угодно, и даже у нас еще по далеким монастырям случаются настоящие исцеления, и самолеты летают, и таинственное электричество течет по проводам, и не чудо ли смерть, превращающая мысль в органическое вещество, и не чудо ли рождение богоподобного человека, прямо скажем, из ничего... Однако на поверку выходит, что все эти мистерии имеют забубенно-материалистическую подоплеку, так что даже бывает обидно за чудеса.
В доказательство приведем один фантасмагорический случай, приключившийся в Новгородской области, в Старорусском районе, в деревне Поспелово, где долгое время соседствовали через забор две интеллигентные семьи из Ленинграда, – Смирновы и Коллонтай.
Эти две семьи сосуществовали настолько дружно, что проделали калитку в заборе и чуть ли не каждый вечер ходили друг к другу в гости: младшие пили чай и разговаривали, старшие пили чай, разговаривали и резались в преферанс. Их действительно многое объединяло: Ленинград, сословная принадлежность, преферанс, прилежание к чаю и отвлеченным разговорам, начитанность, непрактичность, а также любовь к животным, доходившая до такого градуса, когда она уже перетекает в идею фикс. У семьи Коллонтай были две черепашки, четыре кошки, морская свинка и общий любимец – кролик Бандит, которого они холили и лелеяли, как дитя. Правда, Смирновы держали одного пса – ротвейлера по кличке Янычар, но незадолго до этого от них сбежал громадный персидский кот и сдох попугай-жако.
И вот в один прекрасный вечер между Смирновыми и Коллонтаями завязалась беседа о чудесах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96