Наши уже все собрались в подвале - бедолаги сидели на корточках вдоль стены и курили газетные самокрутки. Разговор шел о новом издевательстве, которое придумал подлец Красулин.
- ...А главное, ничего с ним не поделаешь, если ему дали над нами такую власть.
- Удивительно: вроде бы институциально нормальный мужик, не псих, а воображение у него работает довольно литературно.
- Я же вам говорил, что он Чехова начитался. Дайте срок - он еще сочинит что-нибудь наподобие замка Иф.
Волосков спросил:
- Что опять выдумал этот змей?
- Завтра пойдем пустые бутылки собирать в Сокольнический парк. А кто понахальней, будет просить милостыню у метро. Такой кудесник этот Красулин, что перед ним меркнет народный вокабуляр.
- Да как же я буду собирать милостыню, если на мне такой подозрительный епендит?!
- А что такое епендит?
- Это одежда по-древнегречески.
- А как по-древнегречески будет сволочь?
- Это чисто русское понятие, - объяснил Волосков, - в других языках аналогов не имеет. Сволочами киевляне прозвали дружинников князя Владимира, которые сволакивали их насильно креститься в Днепр.
- А по мне, хоть "вагонку" воровать, только бы Красулин не разогнал нашу славную гоп-компанию.
- И разгоню! - заорал на ходу Красулин, показавшийся в конце подвального коридора. - И разгоню, если вы будете плохо себя вести! Ну чего вы канючите, если все равно другого выхода у нас нет! Вам русским языком говорят: поскольку в стране развал, поскольку усилиями чужеродного элемента дело идет к нулю, включая даже такую святую отрасль народного хозяйства, как медицина, придется, товарищи, попотеть.
Засим мы принялись за работу. Лично я щипал паклю, смачивал ее в солидоле и передавал Волоскову, который задумчиво менял фланцы, и в результате я до такой степени провонял солидолом, что когда ближе к ночи мне снова явился Гете, он долго принюхивался, водя туда-сюда своим видным носом и соображая, чем это так неприятно пахнет.
Бдение третье
В ту пятницу я проснулся посреди ночи, пошел на кухню заварить чай, а когда вернулся, мой великий немец уже сидел в кресле и вертел носом туда-сюда. (Следует, вероятно, заметить, что кресло это я ухитрился украсть из антикварного магазина, и как ни силились у меня переманить эту не совсем легитимную вещь, я держу ее при себе.)
- Все забываю у вас спросить, - сказал я, усаживаясь на постели. - Вы серьезно считаете Вальтера Скотта великим писателем своего времени?
- Не только своего времени, - сказал Гете, - но и на все будущие времена.
- Не смею спорить, но, во всяком случае, в мое время Вальтера Скотта читают только дети и дураки. Либо слава этого автора - ошибка периода, ибо литература шагнула далеко вперед, либо вы потому восхваляете Вальтера Скотта, что он был писатель слабый. Что касается последнего пункта, то это не удивительно, ибо даже великий Лев Толстой считал лучшим писателем своего времени какого-то Полякова, а Шекспира терпеть не мог. Относительно второго пункта могу сказать, что только пошляк Николай Первый ставил Вальтера Скотта выше великого Пушкина, но с него взятки гладки, поскольку он был пошляк. По первому пункту с прискорбием объявляю, что великий Белинский считал Жорж Санд светочем русской литературы.
Гете сказал:
- Во всякой табели о рангах ошибки не исключены. Например, Ньютона называли гениальным ученым, а он сравнительно был простак. Полагаю, что и вы преувеличиваете, называя великими всех ваших национальных писателей, я, по крайней мере, ни о ком из них не слыхал. Ну кто таков хотя бы этот самый Белинский?
- Белинский - примерно шестнадцать с половиной ваших Лессингов вместе взятых.
- Ну, если так, тогда он велик, как Бог.
- Вы, пожалуйста, не смейтесь, ибо для немцев ничего тут смешного нет. Плакать немцам следует в связи с этим литературным феноменом, а не смеяться, если величие Лессинга приходится умалить с лишним в шестнадцать раз. Не спорю: русская литература восемнадцатого столетия уступает немецкой по всем статьям, да и первое европеизированное произведение нашей словесности "Ода на взятие Хотина", как известно, принадлежало перу лейпцигского студента. Но литература девятнадцатого столетия нашей российской фабрикации нейдет ни в какое сравнение с литературами Америки и Европы. Не угодно ли пример? Менее всего стремлюсь вас задеть, однако вот вам отрывок из вашего "Фауста", который написал наш великий Пушкин...
И я на память прочитал моему великому немцу "Сцену из Фауста", по мере возможного выделив голосом заключительные стихи:
Фауст:
Что там белеет? говори.
Мефистофель:
Корабль испанский трехмачтовый,
Пристать в Голландию готовый:
На нем мерзавцев сотни три,
Две обезьяны, бочки злата,
Да груз богатый шоколата,
Да модная болезнь: она
Недавно к нам завезена.
Фауст:
Все утопить.
Мефистофель:
Сейчас.
Гете молчал. Он молчал, наверное, с полминуты, постукивая по подлокотнику средним пальцем.
Я сказал:
- Нужно сознаться, что я переиначил по-своему предпоследний стих в арии Мефистофеля. У Пушкина: "она недавно вам подарена".
Гете сказал:
- О, это ничего...
Я сказал:
- Если не считать, что по этому принципу работает вся современная литература. Нынешние писатели только знай себе буковки переставляют, поскольку им нечего сказать миру, по крайней мере, они не способны предложить ничего нового в рассуждении литературного вещества. Вообще я полагаю, что изящная словесность кончается, постепенно сходит на нет, хотя бы по той причине, что пишут все больше, а читают все меньше, да и то преимущественно чепуху. Писателей же развелось как собак нерезаных, потому что при настоящем положении вещей, когда нужно только буковки переставлять, все пишут, кому не лень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14