и завыл бы Николай Иванович, от всей души завыл бы, убитый горем, кабы не соседи за стеной, которые чуть что, сразу вызывали наряд милиции по 02. Завещание, во всяком случае, следовало написать, и, преодолевая дурноту, то и дело подкатывавшую к горлу, Николай Иванович поднялся с дивана и сел за стол. Он потянул к себе лист бумаги, вытащил из нефритового стакана паркеровскую авторучку, нехорошо крякнул и записал первые, обязательные слова: "Находясь в здравом рассудке и твердой памяти, завещаю..."
Удивительное дело: излагая свою последнюю волю, он управлялся самой незамысловатой прозой, которая местами еще и грешила канцеляризмами, но мало-помалу слог завещания становился все возвышенней и пышнее, пошли гиперболы, аллегории, вдруг сама собой проклюнулась рифма, и Николай Иванович даже не заметил, как у него из-под пера потекли стихи. Сочинялось о старости, о неизбежности ухода, о смертной тоске, и то, что началось словами: "Находясь в здравом рассудке и твердой памяти, завещаю...", фантастическим образом завершалось такой строфой:
А вот другая бабка,
Эта - лежит на лавке, как мешок,
В ее глазах погасло лето,
В ее глазах идет снежок.
"А ведь поэт, настоящий поэт!" - воскликнул Николай Иванович внутренним голосом, перечитавши свои стихи. И ему стало так больно из-за того, что поэтический дар проснулся в нем накануне смерти и после него останется одно-единственное стихотворение приблизительно в двести строк, что он уронил голову на бумагу и зарыдал.
А Витя Шершень так и не купил себе новый автомобиль. Он был сильно зол на пункт несоразмерности качества и цены, который совершенно овладел им в последнее время и осрамил в глазах всех продавцов юго-западного округа, он был несчастлив, поскольку не чувствовал себя вполне русским человеком, которому и в трезвом виде море по колено, и в конце концов решил раз и навсегда вытравить из себя застарелый ген мироеда и кулака. Засел он на три дня в ресторане гостиницы "Метрополь" и так крепко поиздержался, что напоследок официант пожертвовал ему полторы тысячи на метро.
А киллер Андрюша Миллер около девяти часов утра, в то время как Витя Шершень продирал глаза после запоя и Николай Иванович Спиридонов рыдал, уронив голову на бумагу, поджидал на лестничной площадке своего бывшего учителя физкультуры, мусоля в кармане полупальто пистолет "ТТ". Этажом выше хлопнула дверь, Андрюша снял оружие с предохранителя, одним махом одолел два пролета и тронул учителя за плечо. Бывший физрук сразу его узнал.
- А-а! Миллер, прогульщик несчастный, двоечник, шалопай! - сказал он, улыбаясь весело и несколько ядовито. - Ну, чем занимаешься, как живешь?
Рука у Андрюши, что называется, дрогнула, поскольку не ответить на вопрос педагога было нельзя, и пистолет так и остался лежать в кармане.
- Живу я хорошо, - ответил Андрюша, - на пять миллионов в месяц. А профессия моя - киллер. То есть ликвидатор по заказу, вроде фирмы "Заря", как раньше окно помыть.
- Вот еще слово дурацкое выдумали: "киллер"... - сказал физрук, нахмурился и добавил: - Ну какой ты, Андрюша, киллер, урка ты, мокрушник, сокольническая шпана.
- Вы, Сергей Сергеевич, кончайте издеваться над человеком, - серьезно сказал Андрюша. - То, е-мое, двойку ставят на ровном месте, то говорят оскорбительные слова!..
- А я и не издеваюсь, я тебе правду говорю: урка, мокрушник и сокольническая шпана.
Лицо у Андрюши вдруг как-то осунулось, плечи опустились и взор попритух, как бывает с людьми, когда им ставят ошарашивающий диагноз, он развернулся и стал медленно спускаться с лестницы, вычерчивая ногтем зигзаг на перилах и размышляя о том, что если он в действительности не киллер, а мокрушник, то, наверное, надо менять работу. Как все-таки, заметим, влиятельно у нас слово: если, скажем, ты путана, то живется тебе радостно и привольно, и совсем по-другому себя чувствуешь, если блядь.
Тем временем вернулась с работы жена Николая Ивановича, увидела заплаканного супруга и схватила себя за щеки.
- Прощай, Нина! - сказал ей Николай Иванович. - С минуты на минуту отдам концы. Температура у меня сорок один градус и две десятых.
- Дурень ты, дурень! - сказала Нина. - Этот архиерейский градусник давно выкинуть пора, он уже два года показывает сорок один градус и две десятых!
Вот уж действительно трудно постичь психологию человека: Николай Иванович даже отчасти огорчился этому сообщению, он посмурнел, как-то подтянулся, некоторое время походил взад-вперед от застекленной двери до письменного стола, потом взял в руки исписанные листки, поморщился и, скомкав, выбросил их в корзину.
Между тем ковчег Саши Размерова стал настоящей достопримечательностью, его даже вписали в путеводитель по "Золотому Кольцу", и туристы, приезжавшие во Владимир, специально делали крюк, чтобы полюбопытствовать на диковинку, а также ее творца; скоро стали от ковчега щепочки отщипывать на сувениры, но Саша Размеров, что называется, ничего. Его единственно угнетало, что потопа все нет и нет; уже по радио сообщили, что и Голландию затопило, и Германию залило, а во Владимирской области стоит сушь... Торчит Саша в чайной напротив почты, пьет кислое пиво, гордо посматривает на своих собутыльников и время от времени говорит:
- Если Бог, - говорит, - когда-нибудь окончательно осерчает на людей и решит поглотить всех до последнего человека, то, я думаю, русские - на десерт.

1 2