Вразнобой звонили по церквям к ранней обедне: в Кремле ровно в восемь часов утра, но уже у Казанской Божьей Матери в пять минут девятого, а у Христа Спасителя ажно в четверть, и перезвон колоколов разносился над Первопрестольной глухо, недостоверно, как под водой. Василий Злоткин стоял у окна дворцовой светлицы и барабанил пальцами по стеклу.
Вошел неслышно генерал Конь с ежедневным докладом и дал о себе знать при помощи каблуков.
- Что нового на Москве? - не оборачиваясь, спросил его государь.
- Ничего особенного: народ хулиганит и недоволен. За то время, что вы изволили быть у Троицы, прошел слух, будто покойный государь Александр Петрович украл из казны миллион рублей, так порядочная толпа ворвалась в Кремль и выволокла из Архангельского собора царские останки, причем некоторые мочились непосредственно в саркофаг.
- Что еще?
- Еще установлено, что донос на бывшего дьяка Перламутрова, будто бы он сеет в народе сомнения насчет вашей национальной принадлежности, исходит от Пуговки-Шумского, который по-прежнему скрывается где-то в Замоскворечье.
- Точнее нельзя ли?
- Пока нельзя. Так что, может, напрасно мы Перламутрова-то повесили, может, он и ни при чем, а это гад Пуговка мутит воду...
- Странный тип этот самый Пуговка-Шумский, что-то я его не пойму.
- Ничего странного: жулик, передних зубов нет, злопыхатель и пишет лирические стихи. Есть мнение, что он исподволь готовит государственный переворот.
- Ну, это он умоется! Тут главная сила - народ, а народ меня обожает, может быть, даже боготворит.
- Так-то оно так, да только, по моим данным, зреет в массах частичное недовольство. Эстонцы вон безобразничают, давеча вытащили из трамвая жену одного повытчика из Приказа внутренних дел и среди бела дня насиловали ее чуть ли не целым взводом. Опять же цены на водку недемократические, вообще с подачи Пуговки-Шумского ходят в народе слухи. Это, говорят, не настоящее было Государственное Дитя, он чухонцами подосланный, чтобы окончательно вывести русский корень. Как же, говорят, он настоящий, если не опохмеляется по утрам...
- Ну не опохмеляюсь, ну и что, разве я виноват, что у меня организм, как у гиппопотама?!
- Ни сном ни духом! А все-таки, государь, надо завязывать с этим гнилым либерализмом, не то - беда!.. На галстуки, что ли, опять вето наложить, запретить держать на балконах скот, - одним словом, нужно показать этому народу, что мы имеем его в виду. Иначе он, народ то есть, почувствует слабину и устроит нам повторение великого Октября.
- Ничего, - сказал Лжеаркадий. - Бог не выдаст, свинья не съест.
И просчитался: впоследствии и Бог его выдал, и объела ему лицо приблудившаяся свинья.
Как только генерал Конь закончил доклад, на Иване Великом, точно подгадали, ударили в колокол, напустивший на столицу густой, дребезжащий звук, от которого у москвичей вырабатывалась слюна.
На завтраке присутствовали: сам Василий Злоткин, Мара Дубельт, Руслан Гирин и генерал Конь, - подавали же раков с зеленью, жульен из цыплят с грибами, бульон с фрикадельками, шашлык по-карски, а на сладкое вафельные трубочки с шоколадом. За завтраком разговаривали о том, что такое великая держава и какие именно показатели возвеличивают страну.
- Великая держава, - сказал Руслан Гирин, - это которая считает своим долгом в каждый горшок плюнуть.
Внезапно с Красного крыльца донесся до верхних покоев шум, возбужденные голоса, какой-то страшенный треск, и Мара Дубельт воскликнула, уронив на пол столовый нож:
- Что это такое? Уж не взбунтовались ли москвичи?!
- Ни синь пороху! - успокоил ее генерал Конь. - У нас, Мара Ивановна, насчет этого очень строго.
Шум тем не менее приближался, послышались дикие вопли, разрозненные выстрелы, наконец шаги загремели в дальних комнатах анфилады, после в ближних, дубовая дверь столовой распахнулась, и пред участниками застолья предстал Энн Бруус с автоматом в руках, окровавленным лицом и без правого башмака.
- Плохо дело, государь, - сказал он, пересиливая одышку. - Мятежники во дворце, сейчас будет... как это сказать по-русски?..
- При дамах, - перебил его генерал Конь, - прошу выбирать слова.
Тут в столовый покой залетела шальная пулька, ударилась в бронзовый светильник еще времен первых Романовых, взятый из Оружейной палаты для обихода, и, отскочив, угодила Коню в щеку пониже глаза; генерал удивленно оглядел присутствовавших и уселся на пол. Руслан Гирин, подобрав полы халата, залез под стол, Мара Дубельт спряталась за изразцовую печку, а Василий Злоткин так перепугался, что сиганул в окошко, не прожевав порции шашлыка.
Высоковато было, и при падении он сломал себе правую руку, правую ногу в стопе и так крепко ударился головой, что лишился слуха и языка. Некоторое время он полежал на брусчатке, почему-то припоминая свое костромское детство, потом вздумал было отползти поближе к цоколю дворцового здания, как налетела толпа и в три минуты забила его палками и ногами. Когда народ расступился, показывая Пуговке-Шумскому останки Лжеаркадия, налицо был порядочный ворох окровавленных тряпок, не похожий решительно ни на что.
Труп Василия Злоткина так долго валялся на мостовой, что приходила свинья одного штукатура с Никольской улицы и объела ему лицо. Затем покойника очистили от остатков одежды, зацепили пожарными баграми, оттащили на Красную площадь и неподалеку от Лобного места водрузили на ломберный столик для обозрения и сведения горожан. Рядом, у ножек ломберного стола, лежало тело несчастного капитана Эрнесакса, который держал в руках собственную голову, как держат шляпу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29