из иностранных гостей, впрочем, присутствовал только посол Сибирского ханства Руслан Гирин да с эстонской стороны Энн Бруус, Иван Федорович Дубельт и капитан Эрнесакс, хотя и считавшийся начальником штаба, но всю кампанию просидевший незнамо где. Подавали: суточные щи, осетрину по-монастырски, гуся с яблоками, соленые арбузы и на сладкое претолстый пирог с черникой. Василий Злоткин брюзжал, хотя и уплетал яства за обе щеки:
- Ну что это, ей-богу, стола не умеете накрыть, совсем вы без меня, граждане, разболтались!.. Вот в Эстонии: если люди садятся есть, то перед каждым ставят прибор из пятидесяти предметов, рядом салфетка лежит в мельхиоровом колечке, цветок куда-нибудь воткнут и рядом свечка горит, как на помин души!.. А у вас что: невежество... сплошной караван-сарай!
Ему говорили:
- Только прикажи, ваше величество, мы тебе тут Версаль устроим по всем статьям!
- И прикажу! Вот, например: картинки эти, - Василий Злоткин указал на старинную роспись стен, - картинки эти, к чертовой матери, забелить! И люстры нормальные повесить, что ли, шторы шелковые, мебель приличную завести...
- Еще какие будут распоряжения, государь Аркадий... вот, е-мое, по батюшке-то и забыл...
- Петрович, - буркнул Василий Злоткин и не попал; впрочем, на лицах у ближайших соседей по застолью было написано: "А-а, что ни поп, то батька". - Еще много будет распоряжений, упаритесь исполнять.
Действительно, распоряжений впоследствии было много. Василий Злоткин разрешил носить галстуки, отменил предварительную цензуру, ввел комендантский час, приказал отгородить тротуары от проезжей части колючей проволокой, послал десять отроков из видных семей в Эстонию учиться бухгалтерскому учету, назначил евровидную форму обмундирования для гвардейского корпуса, упразднил старинный закон, карающий лютой смертью за супружескую измену, и распорядился, чтобы все дееспособные граждане завели себе визитные карточки, каковым первый и дал пример.
Аркадий Петрович
царь, раб, бог, червь
Москва, Кремль
было начертано на прямоугольничке плохого картона, однако остроумия нового государя никто не оценил, так как стихи Гаврилы Державина россияне позабыли давно и дружно.
Но вот какая незадача: несмотря на безукоризненную исполнительность исполнителей, все начинания Василия Злоткина как-то глохли, а если и воплощались, то вкривь и вкось, точно они упирались в незримую стену сопротивления, как будто высшим силам было неугодно, чтобы они претворялись в жизнь. Предварительную цензуру отменили, но, как назло, откуда-то повылазили газетенки, дававшие безобразные карикатуры на особу нового государя; тротуары отгородили от проезжей части колючей проволокой, но теперь стало не в диковинку ходить по улицам с саперными резаками; из десяти отроков, посланных в Эстонию учиться бухгалтерскому учету, впоследствии вернулся только один, да и то недоучившись и решительным алкоголиком из-за тоски по родному дому. Василий Злоткин совсем было впал в уныние, но умные люди ему подсказали: не надо никаких новелл, все равно заколдованный круг здешней жизни не разорвать, а надо только держать эту публику в ежовых рукавицах и не давать ей особенно отощать.
Но это все было после; в первый же свой, триумфальный день Василий Злоткин выпил за торжественным обедом немного лишнего, обхамил думных бояр за глупость, грохнул об пол старинный, еще романовский бокал матового стекла и отправился в сопровождении малого числа окольничих осматривать государевы апартаменты, каковое слово он выговаривал в единственном числе и с ударением на предпоследнем слоге - именно "апартамент". Неподалеку от спальных покоев ему ненароком повстречалась молодая жена бывшего правителя Перламутрова, и он впился в нее горячечными глазами.
Один из окольничих справился у него:
- Будете слушать выборку из газет?
- Что?.. Какие еще газеты... и вообще, мужики, я сейчас из государственных соображений должен побыть один.
Когда окольничьи откланялись и ушли, Вася Злоткин схватил бедную Перламутрову за горло, попридушил и завалил на первую попавшуюся постель. Он насиловал ее трое суток, пока в Москву не въехала Мара Дубельт, а затем распорядился упрятать в Новодевичий монастырь.
На другой день опять состоялся пир, но уже не было того шуму, и на третий день состоялся пир по случаю прибытия государевой невесты, и на четвертый день пир - этот уже свадебный, завершивший обряд венчания, на котором Мара Дубельт сказала речь. Речь была очень короткая, и даже она состояла из одной фразы:
- Смотрите у меня, господа подданные, чтобы никаких художеств, чтобы все было чинно и аккуратно, я этих ордынских нравов не потерплю!
Ей в ответ:
- Мара Ивановна, мать родная, да мы для тебя что хошь!
Василий Злоткин умудрился напиться и на собственной свадьбе, а когда проснулся рано поутру, едва развиднялось, Мара и говорит:
- Надеюсь, сегодня ты подпишешь указ о присоединении к Эстонии псковских земель от границы по город Порхов?..
- Разбежался!.. - сгрубил ей Василий, поднялся с постели и нагишом подошел к окну.
За окном был виден угол Грановитой палаты, слева - часть забеленной снегом Ивановской площади, а Спасская башня стояла ополовиненная по куранты, так как над Москвой по-прежнему висела удушливая пелена оливкового оттенка, точь-в-точь такая же, что теперь виднелась над линией горизонта, Вася тяжело вздохнул и пошел в каюту.
Там его дожидался капитан-лейтенант Правдюк.
- Вот вы говорите, что политики спят и видят, как бы облагодетельствовать человечество; почему же тогда их благородные усилия вечно дают обратный результат?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29