Почти так же мгновенно на его месте появился другой, как две капли воды походящий на своего предшественника.— Да послужит это уроком. Стать личностью значит обрести конец. А теперь… пойдем, — сказал один. Азраил проводил их взглядом.
Крайне трудно постичь мысли существа настолько огромного, что в реальном пространстве его длина может быть измерена только световыми годами. Но он развернул свое немыслимо гигантское тело и глазами, в которых бесследно терялись звезды, отыскал среди мириадов других миров тот, что своим видом напоминал тарелку. И который покоился на спинах слонов. Стоящих на панцире черепахи. Плоский мир — мир в себе и зеркало всех прочих миров.Все это выглядело достаточно интересно. Азраилу было скучно, ведь его смена длилась вот уже миллиарды и миллиарды лет.А в этой комнате будущее перетекает в прошлое, протискиваясь сквозь узкий ободок настоящего.Стены уставлены жизнеизмерителями. Не песочными часами, нет, хотя по форме они похожи. И не часами для варки яиц, которые вы можете купить в любой сувенирной лавке, — обычно они прикреплены к дощечке с названием вашего курорта, и надпись эту делал человек, который слыхом не слыхивал о чувстве прекрасного.И вовсе не песок течет внутри жизнеизмерителей. Это секунды, превращающие «быть может» в «уже было».На каждом жизнеизмерителе стоит имя.Комнату заполняют шорохи живущих людей.Представили картину? Замечательно.А теперь добавьте к ней стук костей по камням. Этот стук приближается.Темный силуэт скользит перед вашими глазами и идет дальше, вдоль бесконечных полок с шуршащими сосудами. Стук, стук. Вот часы, верхний сосуд которых почти опустел. Костяные пальцы протягиваются к ним. Снимают с полки. Еще один жизнеизмеритель. Взять с полки. И еще, еще. Взять, взять.Это все работа на один день. Вернее, она была бы рассчитана на один день, если бы дни здесь существовали. Стук, стук, темная тень терпеливо следует вдоль полок. И вдруг в нерешительности останавливается.Странный маленький жизнеизмеритель. Размером не больше наручных часов. Золотой. Но вчера его здесь не было — вернее, не было бы, если бы здесь существовала такая штука, как «вчера».Костяные пальцы смыкаются вокруг жизнеизмерителя и подносят его к свету.Там, небольшими прописными буквами, написано имя.И это имя — «СМЕРТЬ».
Смерть поставил жизнеизмеритель на место, но потом снова взял его в руку. Внутри колбочек струились песчинки времени. Смерть перевернул измеритель — так, на всякий случай, посмотреть, что будет. Песок продолжал течь, только теперь он падал снизу вверх. Впрочем, иначе и быть не могло.Все это означало только одно. Завтра не будет — пусть даже такой штуки, как «завтра», здесь никогда не существовало.Смерть почувствовал за спиной движение воздуха. Он медленно повернулся:— ПОЧЕМУ? — спросил он у колышущейся в полумраке фигуры.Фигура объяснила.— НО ЭТО… НЕПРАВИЛЬНО.Фигура сказала, что он ошибается, все идет как идет.Ни единый мускул не дрогнул на лице Смерти — просто потому, что мускулов там не было.— Я ПОДАМ АПЕЛЛЯЦИЮ.Фигура сказала, что апелляции не принимаются, уж кто-кто, а он должен это знать. Смерть немного поразмыслил.— Я ВСЕГДА ЧЕСТНО ИСПОЛНЯЛ СВОИ ОБЯЗАННОСТИ. ТАК, КАК СЧИТАЛ НУЖНЫМ, — наконец промолвил он.Фигура подлетела ближе. Она немного напоминала монаха в серой рясе с капюшоном.— Мы знаем, — сказала она. — И поэтому разрешаем тебе оставить лошадь.
Солнце клонилось к горизонту.Самые недолговечные создания Плоского мира — это мухи-однодневки, они живут не больше двадцати четырех часов. Как раз сейчас две самые старые мухи бесцельно кружили над ручьем с форелью, делясь воспоминаниями с более молодыми мушками, что родились ближе к вечеру.— Да, — мечтательно произнесла одна из них, — такого солнца, как раньше, уже не увидишь.— Вы совершенно правы, — подтвердила вторая муха. — Вот раньше солнце было настоящим. Оно было желтым, а не каким-то там красным, как сейчас.— И оно было выше.— Именно так, именно так.— А личинки и куколки выказывали к старшим куда больше уважения.— Именно так, именно так, — горячо подтвердила другая муха-однодневка.— Это все от неуважения. Думаю, если бы нынешние мухи вели себя как подобает, солнце осталось бы прежним.Молодые мухи-однодневки вежливо слушали старших.— Помню времена, когда вокруг, насколько хватало глаз, простирались поля, поля… — мечтательно промолвила старая муха.Молодые мухи огляделись.— Но ведь поля никуда не делись, — осмелилась возразить одна, выдержав вежливую паузу.— Раньше поля были куда лучше, — сварливо парировала старая муха.— Вот-вот, — поддержала ее ровесница. — А еще корова, корова была.— А и верно! Верно ведь! Я помню эту корову! Стояла здесь целых… целых сорок, нет, пятьдесят минут! Пегая такая, если память не изменяет.— Да, нынче таких коров уже не увидишь.— Нынче вообще коров не увидишь.— А что такое корова? — поинтересовалась одна из молодых мух.— Вот, вот! — торжествующе воскликнула старая муха. — Вот они, современные однодневки. — Она вдруг замолчала. — Кстати, чем мы занимались, прежде чем зашел разговор о солнце?— Бесцельно кружили над водой, — попыталась подсказать молодая муха.В принципе, так оно и было.— А перед этим?— Э-э… Вы рассказывали нам о Великой Форели.— Да, верно. Форель. Понимаете, если бы вы были хорошими однодневками и правильно кружили над водой…— И с большим уважением относились к старшим, более опытным мухам… — подхватила вторая.— Да, и с большим уважением относились бы к старшим мухам, тогда Великая Форель, быть может…Плюх. Плюх.— Да? — нетерпеливо спросила молодая муха.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13