Похоже, Кейт этим пользовалась, чтобы сокрушить мою линию обороны. Существование брата всегда оставалось моей сокровенной убежденностью, частью меня самого, закрытой для других. Но сейчас передо мною сидела совершенно посторонняя женщина, которая запросто рассуждала о моем брате.
— Почему вас это занимает? — спросил я.
— Когда вы впервые услышали мою фамилию, она не вызвала у вас никаких ассоциаций?
— Нет.
— Вам что-нибудь говорит имя Руперт Энджер?
— Нет.
— А Великий Дантон, фокусник?
— Нет. Если моя прежняя семья и представляет для меня какой-то интерес, то лишь потому, что через нее я, возможно, когда-нибудь сумею разыскать брата.
За разговором Кейт часто прикладывалась к стакану, который вскоре опустел. Она подалась вперед, чтобы смешать очередную порцию, а потом решила добавить виски и мне. Памятуя о том, что ближе к вечеру надо будет садиться за руль, я поспешил отвести руку со стаканом, прежде чем она наполнила его до краев.
— Мне кажется, — проговорила она, — судьба вашего брата связана с событиями столетней давности. Точнее, с Рупертом Энджером, одним из моих предков. Вы утверждаете, что никогда о нем не слышали, и это неудивительно, но в конце прошлого века он прославился под псевдонимом Великий Дантон. В то время все фокусники брали себе звучные сценические имена. Он подвергался злобным нападкам другого иллюзиониста, которого звали Альфред Борден. Это был ваш прадед. Хотите сказать, вам и об этом ничего не известно?
— Только то, что он написал книгу. Полагаю, прислали ее именно вы.
Она кивнула.
— Их непримиримая вражда тянулась долгие годы. Каждый не упускал случая навредить другому, и нередко — прямо на сцене. История этой вражды описана в книге Бордена — разумеется, с его позиций. Вы успели ее прочесть?
— Нет, не успел: бандероль доставили только сегодня утром…
— Я подумала, вам это будет небезразлично.
У меня снова возник тот же вопрос: к чему ворошить прошлое? Бордены остались где-то далеко, мне о них почти ничего не известно. Весь этот разговор представлял интерес для Кейт, но не для меня. Я слушал ее только из вежливости; она и не подозревала, что наткнулась на невидимое сопротивление, на тот защитный механизм, который безотчетно вырабатывает в себе брошенный ребенок. Чтобы освоиться в новой семье, мне пришлось забыть прошлое. Ну сколько можно повторять?
Кейт объявила, что хочет мне кое-что показать, поставила стакан и направилась к письменному столу, стоявшему у стены как раз позади меня. Когда она нагнулась, чтобы выдвинуть нижний ящик, открытый ворот ее платья чуть отстал от шеи; украдкой приглядевшись, я заметил в вырезе белоснежную бретельку и красиво очерченную грудь, поддерживаемую кружевной чашечкой бюстгальтера. Просовывая руку в глубь ящика, она вынуждена была отвернуться, и я разглядел изящную линию спины, все те же бретельки, обозначившиеся под тонкой материей, и струящиеся пряди волос. Она собиралась вовлечь меня во что-то неведомое, а я тем временем беззастенчиво оценивал ее достоинства, лениво прикидывая, какова она в постели. Захотелось потискать титул — так бы выразились доморощенные остряки у нас в редакции. Как бы то ни было, моя собственная жизнь рисовалась мне интереснее и сложнее, чем замшелые истории про каких-то фокусников. Кейт поинтересовалась, в каком районе Лондона я живу, но не спросила с кем, поэтому я ни словом не обмолвился про Зельду. Восхитительная и возмутительная Зельда: стрижка ежиком, серьга в ноздре, сапоги с заклепками и сказочная фигура. Три дня назад она объявила, что ей нужны свободные отношения, и ушла в половине двенадцатого ночи, прихватив изрядную долю моих книг и почти все музыкальные компакт-диски. С тех пор она как в воду канула, и я уже начал беспокоиться, хотя она выкидывала такие номера и прежде. Я бы с удовольствием побеседовал о Зельде с этой аристократкой — не потому, что меня интересовало ее мнение, а потому, что Зельда — это моя реальность. Не скажете ли, как, по-вашему, можно ее вернуть? Или вот еще что: как бы мне уйти из газеты, не обидев отца? Куда податься, если Зельда и вправду меня бросит, — ведь я обретаюсь в квартире ее родителей? На что я буду жить, оставшись без работы? И если у меня действительно есть брат, где и как его искать?
Каждый из этих вопросов занимал меня куда больше, нежели вражда между прадедами, о которых я слыхом не слыхивал. Правда, один из них написал книгу. Об этом и то интереснее было бы услышать.
— Сто лет до них не дотрагивалась. — Кейт рылась в столе, и голос ее звучал приглушенно. Она вытащила какие-то семейные альбомы, сложила их стопкой на полу и полезла в дальний угол ящика. — Вот, нашла.
Она сжимала в руке кое-как сложенную пачку бумаг разной величины, выцветших и обтрепавшихся. Положив их на канапе рядом с собой, Кейт потянулась за стаканом и только после этого начала перебирать листы.
— Мой прадед отличался патологической аккуратностью, — сообщила она. — Он никогда ничего не выбрасывал; более того, наклеивал ярлычки, составлял списки, для каждой мелочи отводил место в особом шкафу. Когда я была маленькой, родители говорили: «Это дедушкины вещи». К ним никто не прикасался, нам даже не позволяли их рассматривать. Но искушение было слишком велико, и мы с Розали тайком нарушали запрет. Когда она вышла замуж и уехала, я осталась одна и в конце концов решила заняться этим имуществом. Кое-что из реквизита и костюмов удалось продать, причем за хорошую цену. А вот эти афиши я нашла в его бывшем кабинете.
Рассказывая, она перебирала афиши и наконец протянула мне ветхий, пожелтевший лист.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18