Олег-FIXX (fixx10x@yandex.ru)
«Журнал «Приключения, фантастика», №1»: 1992
Виктор Потапов
Гаденыш

Главное – укрыться одеялом по самый подбородок и подоткнуть его плотно под плечи. Тогда никто не доберется до горла и не задушит. Для большей уверенности – ведь одеяло может сползти во время сна и шея обнажится – нужно сосчитать раз, а лучше четыре до 12. Тцдько во время бессонницы или в смутные ночи, когда меняется погода, я окружаю себя восьмью или 12 дюжинами. 4 дюжины – это маленькая стена, 8 – бастион, 12 – Магический Круг. Проникнуть в него не в силах никакая нечисть. Важно не ошибиться, ОНИ всегда стараются сбить со счета, заставить пропустить цифру, чтобы иметь лазейку в КРУГ. Пропустишь цифру и нет дюжины, а нет дюжины – вместо магических четных сумм выходят нечетные, охранная сила которых слаба. Хуже всего, когда присчитаешь лишнюю дюжину к 12, тогда Магический Круг обратится в свою противоположность. И если есть сомнение, то лучше отказаться от насчитанного и начать строить КРУГ сначала.
В ДОМЕ я редко считаю, только в бессонные или смутные ночи. Во время них перегородка между нашим и потусторонним мирами так истончается, что чувствуешь, когда ТЕ кружат подле тебя или проплывают мимо.
СТРАШНО!
Никого нет, но кто-то смотрит в спину, из-за угла, сквозь двери, из темноты. Шевелит ледяным дуновеньем волосы. Чувствуешь: здесь! рядом! А кто?! Что?! И чем чувствуешь?.. Страхом! Только им.
Кто они, узнаю, когда умру. Свезут в тот дореволюционный кирпичный домик с крестообразными узорами на высоких дверях, который я видел однажды. Там морг. Видел еще ДО ТОГО. Когда хоронил бабушку.
Асфальтированная аллея вниз, под горку, в тихий уголок. Мокрые желтые листья под ногами. Все помню, словно это было вчера.
А может, я и не увижу кирпичного домика? Может, выйду из ДОМА когда-нибудь…
Вряд ли!
На мне ведь два убийства (детей!) и сошедшая с ума женщина – их мать. Она тоже здесь в ДОМЕ, но она в счастливом неведении. Ее разум блуждает где-то в приятных местах, а я помню все. Абсолютно все!

* * *
Лия была первой женщиной, с которой я не мог расстаться уже полтора года. Нет, это была не любовь, а ненасытное безумие. Покойная бабушка говорила мне: это половой подбор, то, что в сказках называют второй половиной яблока. Самое, самое. Не оторвешься.
Лия, наверное, на самом деле была для меня этим половым подбором. Я дурел от нее, сильней чем от водки. Как пламенный латиноамериканец хотел ее в любое время дня и ночи. И это несмотря на то, что ей было уже за 30 и она имела 2 детей от разных мужей. Последнее, я имею в виду детей, на Лие почти не отразилось.
Как с ней было хорошо… И как стало страшно в конце.
В тот памятный день я сидел за письменным столом и вымучивал абзац за абзацем очередной кусок своей научной поденщины. Стояло лето, за окном мальчишки играли в футбол. Павлик с Вадимом – Лиины сыновья – ушли купаться да Москва-реку. Лия жила на Ленинградском проспекте возле метро «Водный стадион».
Сидел я, мучился, писал рывками какие-то фразы, а настоящие мысли были далеко-о. То вздохну, то о чем-то задумаюсь, а о чем, бог его знает. Очнусь, оказывается гляжу на диван и перед глазами мелькает еще, тая, ее тело. Хлопнет дверь лифта, прислушиваюсь. Томлюсь…
Наконец она пришла. Услышав, как поворачивается ключ в замке, я кинулся к двери. Подхватил ее на руки и понес на диван. Она смеялась. Но недолго. Я успел лишь расстегнуть блузку, как в дверь затрезвонили, заколотили так, что сразу стало ясно – случилась беда.
Я отворил дверь: за ней стоял усатый парень в желтой майке и держал на руках Вадима – младшего Лииного сына. Вадим обвис на его руках, как мокрая тряпка, запрокинув мертвенно белое лицо.
Лия вскрикнула, зажала рукой рот, ее качнуло к стене.
Парень шагнул через порог и сказал тихо:
– Мальчик ваш утонул. Качали ему искусственное, ничего не помогает… Мужики хотели бежать – скорую вызывать, да брат говорит: тут рядом… Звоните.
И понес Вадима в комнату.
Это уже было странно: почему не вызвали скорую на место?
Парень положил Вадима на пол. Рядом Павлик скулит. Они очень разные были: Павлик – черноволосый, плечистый, а Вадим – светлый, щуплый.
Все перед глазами стоит, словно сейчас только случилось.
Павлик всхлипывает:
– Дяденька, дяденька, сделайте ему еще. Он оживет.
А Вадим лежит мертвый, в серой майке почему-то, рот разинул.
Парень зыркнул на меня, на Лию – она кинулась к телефону, трясется вся, пальцем в дырки не попадает.
Парень ни слова не возразил, опустился на колени и начал делать Вадиму искусственное дыхание. Только что толку – видно – мертвее не бывает.
А Лия никак не может дозвониться – на грани истерики. Я ее оттолкнул, сам начал набирать – занято!
Павлик на колени встал возле брата, бормочет что-то сквозь слезы, не разобрать ничего. Слышу краем уха только:
– Миленький, миленький оживи…
Миленький взял да ожил. Глаза открыл, рот захлопнул, смотрит в потолок.
И настала тишина, как в немом кино.
Меня холодной волной с макушки до пят окатило. Мертвые не оживают! Да и глаза у него были не живые, хоть и глядели.
Так мне стало жутко, что имей я силы, убежал бы, сломя голову. Но меня словно гвоздями к месту прибило. Стою и повторяю про себя: «Быть не может, быть не может…» И так это необычно и страшно: как собака, чую мертвеца, а разум поверить отказывается.
Лия с Павликом бросились Вадима обнимать, а я не смог себя пересилить. Слава богу, они обо мне и не вспомнили. Зато он вспомнил: глянул на меня своими тусклыми стекляшками, словно кобра и отвернулся.
Лия увела Вадима в детскую, я проводил парня. И сел за стол.
1 2 3