Мне хотелось воды, я мечтала содрать с себя ко-
жу. Но знала, что ни пить, ни мыться мне нельзя.
Утром я поняла, что мне все удалось. Он ползал на коленях, он целовал
грязь у моих ног. Он умолял ехать с ним, он готов был остаться здесь, он
был согласен на все. Я подняла его насмех. Я хохотала так, будто это я
сошла с ума, а не он. Я била его по лицу и гнала прочь, но он не мог уй-
ти. Не мог! Я знала это, я сама так сделала. Хохоча, я позвала соседей.
Пришла и полиция. Его увезли почти в беспамятстве. С тех пор я больше не
видела его.
Один латинский писатель собрал легенды о заире - а может быть, он их
придумал сам. Из его книги следует, что это может быть любая вещь или
человек. Например, прожилка в мраморе. Но тот, кто ее увидит, не сможет
ее забыть. Никогда. Время будет лишь обострять память - и в конце концов
он сойдет с ума. В той книге речь шла о монете, в которую превратилась
женщина. Эту монету несчастный влюбленный видел в памяти все ясней и яс-
ней; наконец, он мог представить разом ее аверс и реверс, будто она была
центром мира, а он - сферой вокруг нее. Я поступила наоборот. Я превра-
тила монету в женщину: ту копейку, которую дал мне русский. Я знаю, что
я вся в нем. Что он помнит мой каждый вершок. Что он может их видеть все
разом. Что он не может видеть больше ничего. Я в восторге от этого. Если
бы я могла, я бы сделала его болезнь эпидемией - там, в России. Я бы
выжгла собой всю сволочь в их Кремле, и их звезды расползлись бы прочь,
как крабы. Я знаю, месть достойна осуждения. Хуже того: она бесполезна.
Тот, кто мстит, ничего от этого не получит. Я говорю себе это. Но я знаю
и то, что поступки сильнее слов. Моя фамилия Демидова. Они уничтожили
мою семью и страну. Я убила одного из них. Но мне еще мало. Я не оста-
новлюсь. Они узнают - один за другим - какая моя настоящая цена! У меня
есть друг - чичероне. Он влюблен в меня. Он никогда не будет со мной
спать. Но он не откажет мне в помощи. И я осуществлю все свои планы.


Заира


Мое имя Заира. Это арабское имя, хотя живу я в Стамбуле. Я ненавижу
русских.
Не всех. Я знаю, язык существует для того, чтобы говорить о добре -
пусть даже молчание надежней. И в той стране, прилипшей, как красный
лоскут, к глобусу, есть, конечно, много людей, таких же как я; но не о
них речь. Их не бывает здесь. Их держит железный занавес. А к нам приез-
жают те, кто держит его. Кто его создал. Внуки тех, кто расстрелял моего
деда.
Мой дед был русский. Он был купец, его жена, моя бабка - дворянка.
После Первой Войны их семья помогла спастись пленным из Турции: те уми-
рали с голоду в поселениях на Урале. Затем они были обменены на русских
солдат. Один из них стал важным чиновником при Президенте. Он пригласил
деда в гости в Турцию. Железный занавес приподнялся на миг - но это был
трюк мышеловки. Когда дед вернулся домой, его обвинили в связи с турец-
кой разведкой. Был процесс. Все кончилось на восточный лад: публичной
казнью всей семьи на площади в К***. Когда я рассказала это кое-кому из
эмигрантов, они не хотели верить. Впрочем, другие считали, что от крас-
ных можно ждать всего - и не особенно возмущались.
Моего отца - грудного ребенка - спас двоюродный брат деда. Ему уда-
лось скрыться и пешком уйти в Польшу. Оттуда он уехал в Стамбул. Чинов-
ник, друг деда, лишился власти по смерти Камаля. Все же он добился льгот
для русского с ребенком и потом много лет помогал нам. Я родилась в год
его смерти (отец женился на турчанке). Его звали Абу Бакр. Он скончался
семидесяти шести лет от роду, я всегда его чтила и звала в молитвах "де-
душка Абу".
Тот человек, о котором я хочу рассказать, приехал из России с дипло-
матической миссией. Мой приятель был чичероне при посольстве и познако-
мил нас с ним. О, я была в восторге от этого знакомства! Мне было шест-
надцать лет, и я ничего лучше не могла вообразить себе в самой жаркой
своей мечте. Он будто нарочно был создан для меня. Никогда не забуду,
как он удивился, что я говорю по-русски.
Он выглядел крепким, подтянутым, с деловой улыбкой на пухлом лице, но
когда она гасла, он гас вместе с ней. Тут сразу было видно, что он стар,
или не стар, но в летах. Пот проступал у него на лбу и на голове, между
редких волос, расчесанных прядками. Из-под глаз вывешивались мешочки,
щеки бледнели, на шее появлялись пятна. Он ненавидел Турцию. Говорил,
что не встречал нигде более грязных женщин. Что не может видеть старух и
их папирос. Что из стоков воняет, и что он не подходит к морю, так как
"вся эта дрянь" течет именно туда. Мне он делал комплименты за мой евро-
пейский вид и за убранство квартиры: я, разумеется, тотчас отвела его к
себе.
Должна признать, он вел себя как джентльмен. Стороной наведался о мо-
ей цене. Я назвала цену вдвое бульше уличной (ему известной), но добави-
ла, что он может вовсе не платить: как он видит, я не нуждаюсь. Он огля-
делся. Мой отец преуспел в табачном деле. Кроме мебели были портреты -
моих предков, невесть как добытые им. Их глаза глядели со стен, чего не
бывает в восточном доме. Гость кивнул. Сказал, что уезжает завтра. Я
попросила задаток - любую монетку, как гадалка. Он, усмехаясь, полез в
карман и достал русскую: двадцать копеек. Я назначила свиданье на вечер.
Мне было нужно время, чтоб приготовиться.
Я не хочу называть состав той дьявольской смеси, которую я варила
весь день, под шум улицы, не смолкавшей на ночь. На вид это было красное
вино. Там и впрямь было красное вино, и моя чистая кровь, и моя грязная
кровь (у меня как раз кончились регулы), и кое-что из тех клоак, которые
он так ненавидел.
1 2 3 4