Владимир ПОКРОВСКИЙ
КВАЗИКЛАССИЧЕСКИЙ ТРЕУГОЛЬНИК

Пройдет время, и мы привыкнем к такому такому полезному, такому
волшебному, такому удивительному изобретению, как копир. Вот чего я боюсь.
Разве могу я в чем-то винить ребят, когда они хлопотали вокруг моего
тела, разможженного почти до пояса пятисоттонным контейнером? Разве можно
хоть в чем-то винить врачей, которые над этим телом колдовали битых три
часа, стараясь спасти ту кроху жизни, которая в нем еще шевелилась? А
когда я умер, и прошли все сроки, во время которых смерть называется
клинической, а врачи все еще не сдавались, все еще на что-то надеялись и в
конце концов победили, ну, может ли быть тут хоть толика преступления?
Конечно они знали, что я на прямой связи с копиром, что, как только я
умру, появится другой, всего на несколько дней моложе, а во всем остальном
точно такой же, как я, они всех нас прекрасно знали, только не думали об
этом, иначе пришлось бы стоять вот так просто и наблюдать, как умирает
тот, которому ты можешь еще помочь. Что же, разве они меня убить должны
были, когда увидели, что копир сработал и появилась на свет точная копия
пострадавшего? Так в чем же, разобъясните мне, пожалуйста, виноваты все
эти люди?
Объективности от меня не ждите. Очень может быть, что все на свете
хорошо, а я просто полчеловека с изуродованным восприятием, ворчу на все,
жалуюсь, ищу, на ком бы свою ущербность сорвать, что кругом виноват только
я сам и никто больше. Но если я виноват, пусть даже и так, ТО В ЧЕМ
ИМЕННО?
Еще ничего не понимая, на интуиции, он вошел в операционную, где люди
и машины с упорством, достойным лучшего применения, бились за мою никому
не нужную жизнь, рядом с ним, за его плечом, убивались ребята; их,
конечно, никого не пускали в стерильную зону, им ничего не было видно,
только спины врачей и глыбы приборов, они кляли себя последними словами,
потели и утирались рукавами рабочих курток, мои ребята, друзья мои, раньше
мои, а теперь "и мои тоже".
Борис, двойник мой, мучился вместе со мной. Наша идентичность привела
к резонансу психополей, возникла сильнейшая телепатия: он переживал все
боли, накачивал меня силами, которых мне не хватало, управлял за меня
остатками моего организма... Слег потом на неделю. А зачем?
Мне спасли жизнь и половину тела, да и в ту половину насовали целую
кучу искусственных органов - мочевой пузырь, почки, селезенку, кишечник.
Соорудили биопротез. Бегать в нем сложновато, но я хотя бы ходить смог и
на человека похож стал. О разведке, само собой, и думать запретили, какая
там разведка?
Все трубят - первопроходчики, пионеры... Модная профессия, романтика,
риск, предельное самовыражение. Все так, только слова какие-то... Для нас
это больше. Уход из разведки - как смерть, уж я-то знаю. То, что
происходит вокруг, кажется ничтожным, вся память - там. А хуже всего во
сне: во сне становишься беззащитным, одно и то же снится из ночи в ночь,
причем самая обычная ситуация. Фатомский космопорт и почему-то земное
утро, с облаками, травой, горбиком солнца; идет обычная колготня,
загрузки, заправки, продувки, кто-то космос клянет над поломанным
хордуаром, кто-то стартует, кому-то неправильно выписали путевку, и вот он
бежит к управлению через все поле, а вдогонку ему несутся наши стандартные
шуточки, плоские, но до чего же родные, а мы стоим особо, разведчики,
элита, племя! И я на своем протезе с ними стою. Джафар... Бойл...
Прыгунов... Сашка... Мне нужно поменять скафандр, мой обносился, но каптер
наш, толстяк, тиран и самодур, любимый наш Фокин, ерепенится - говорит, не
дам, слишком часто меняешь, походишь в этом. Да мне плевать, я могу и в
этом, я отлично выспался, рядом - друзья, и так мне хорошо с ними!
А что, говорю, ребята, хорошо бы нам сейчас огоньком погромыхать,
чтоб куда-нибудь вместе.
- Почему нет, - отвечает невозмутимый Джафар, - "Виздом" твой
заправленный, на восьмой площадке соплами притоптывает, путевка есть беги,
пока медкомиссия не хватилась. А мы за тобой.
И я стартую.
После чего просыпаюсь и чуть не плачу. Все люди рано или поздно
взрослеют, одни разведчики остаются детьми. Хотя на их долю приходится
куда больше всяческих неприятностей.
Память играет со мной странные шутки: не помню, кому первому пришла в
голову страшная идея насчет Бориса, то есть, я почти наверняка помню, что
заговорила об этом Зофья, хотя, с другой стороны, такое мог придумать
только я, уж ни в коем случае не она. Мне просто очень хочется иметь к
этому делу как можно меньше отношения. Сны и фантазии - ах, как они
помогают.
Мне надо во всем разобраться.
Один из наших, Сашка, через год погиб на Земле Пещер. Я тогда уже
перебрался на Куулу. Погиб потому, что после случая со мной перестал
пользоваться копиром - это ведь добровольно. Погиб глупо, его сплющило в
вертикальной пещере, есть там такие, как сопливого новичка. Погиб потому,
что привык к копиру, дурак, ему нечего было там делать, вертикали
обследуются автоматами, кто же этого не знает?
А я живу на Куулу, в этой заброшенной дыре, за сотни мегапарсеков от
ближайшего маяка. Но, по крайней мере, здесь нет старых знакомцев. Планета
земного типа, задумана была как общегалактический заповедник, но вот уже
лет пятьдесят он не пополняется. Когда-то здесь произошел генетический
взрыв, и все привезенное зверье погибло, родилась своя фауна, причем
настолько противоестественная и кошмарная, что никто не захотел иметь с
ней дело, даже патобиологи, а уж им-то, казалось бы, дневать тут и
ночевать - нет, не годится им, мы, говорят, и не такое можем.
1 2 3 4 5 6