В вагоне было не чисто, но тепло и как-то укромно. Крыша
вокзала гремела железами, отстегнутыми ветром, а иногда этот
скрежет железа перемежался с далеким артиллерийским залпом.
Фронт работал в шестидесяти верстах. Белые все время
прижимались к железнодорожной линии, ища уюта в вагонах и
станционных зданиях, утомившись в снежной степи на худых конях.
Но белых отжимали бронированные поезда красных, посыпая снега
свинцом из изношенных пулеметов. По ночам -- молча, без огней,
тихим ходом -- проходили броневые поезда, просматривая темные
пространства и пробуя паровозом целость пути. Ночью ничего не
известно; помашет издали поезду низкое степное дерево -- и его
порежут и снесут пулеметным огнем: зря не шевелись!
-- Готово?-- спросил начальник дистанции и посмотрел на
Пухова.
-- Готово!-- ответ ил Пухов и взял в обе руки рычаги.
Начальник дистанции потянул веревку к паровозу -- тот
запел, как нежный пароход, и грубо дернул снегоочиститель.
Выскочив со станционных путей, начальник дистанции одной
рукой резко и коротко дернул за веревку паровозного свистка, а
другой махнул Пухову. Это означало: работа!
Паровоз крикнул, машинист открыл весь пар, а Пухов
передвинул оба рычага, опуская щит с ножами и развертывая
крылья.
Сейчас же снегоочиститель сдал скорость и начал увязать в
снегу, прилипая к рельсам, как к магнитам.
Начальник дистанции еще раз дернул веревку на паровоз, что
означало -- усилить тягу! Но паровоз весь дрожал от
перенапряжения и сифонил так, что из трубы жар вылетал. Колеса
его впустую ворочались в снегу, как в крутой почве, подшипники
грелись от частых оборотов и плохого масла, а кочегар весь
взмок от работы с топкой, несмотря на то, что выбегал за
дровами на тендер, где его прохватывал двадцатиградусный ветер.
Снегоочиститель и паровоз попали в глубокий снежный
перевал. Один начальник дистанции молчал -- ему было все равно.
Остальные люди на паровозе и на снегоочистителе грубо
выражались на каком-то самодельном языке, сразу обнажая
задушевные мысли.
-- Пару мало! Пошуруй топку и просифонь, чтоб баланец
загремел,-- тогда возьмем!
Баланс -- автоматический предохранитель от
излишнего давления пара в котле. (Прим. автора.)
-- Закуривай!-- крикнул рабочим Пухов, догадавшись о том,
что делается на паровозе.
Начальник дистанции тоже вынул кисет и насыпал в кусочек
газеты зеленой самогонной махорки.
К метели давно притерпелись и забыли про нее, как про
нормальный воздух. Покурив, Пухов вылез из вагона и здесь
только обнаружил гром бури, злобу холода и пальбу сухого снега.
-- Вот сволота!-- сказал Пухов, еле управляясь с тем, с чем
ему нужно было управиться.
Вдруг бешено заревел баланс паровоза, спуская лишний пар.
Пухов вскочил в вагон -- и паровоз сейчас же и разом выхватил
снегоочиститель из снежного бугра, пробуксовав колесами так,
что огонь посыпался из рельс. Пухов даже увидел, как хлестнула
вода из паровозной трубы от слишком большого открытия пара, и
оценил машиниста за отвагу:
-- Хорош парень у нас на паровозе!
-- А?-- спросил старший рабочий Шугаев.
-- Чего а?-- ответил Пухов.-- Чего акаешь-то? Горе кругом,
а ты разговариваешь.
Шугаев поэтому замолчал.
Паровоз прогудел два раза, а начальник дистанции крикнул:
-- Закрой работу!
Пухов рванул рычаг и поднял щит.
Подъезжали к переезду, где лежали контррельсы. Такие места
проезжали без работы: щит снегоочистителя резал снег ниже
головки рельса и не мог работать, когда у рельса что-нибудь
находилось -- тогда снегоочиститель опрокинулся бы.
Проехав переезд, снегоочиститель понесся открытой степью.
Укрытый снегом, лежал искусный железный путь. Пухов всегда
удивлялся пространству. Оно его успокаивало в страдании и
увеличивало радость, если ее имелось немного.
Так и теперь -- поглядел в запушенное окно Пухов: ничего не
видно, а приятно.
Снегоочиститель, имея жесткие рессоры, гремел, как телега
по кочкам, и, ухватывая снег, тучей пушил его на правый откос
пути, трепеща выкинутым крылом; это крыло назначено было
швырять снег на сторону -- то оно и делало.
В Графской сделали значительную стоянку. Паровоз брал воду,
помощник машиниста чистил дымовую коробку, топку и прочее
огневое хозяйство.
Обмерзший машинист ничего не делал, а только ругался на эту
жизнь. Из штаба какого-то матросского отряда, стоявшего в
Графской, ему принесли спирту, и Пухов тоже прошел в долю, а
начальник дистанции отказался.
-- Пей, инженер,-- предложил ему главный матрос.
-- Благодарю покорно. Я ничего не пью,-- уклонился инженер.
-- Ну, как хочешь!-- сказал матрос.-- А то выпей --
согреешься! Хочешь, рыбы принесу покушаешь?
Инженер опять отказался, по неизвестной причине.
-- Эх ты, тина!-- сказал тогда оскорбленный матрос.-- Ведь
тебе с душой дают -- нам же не жалко,-- а ты не берешь! Поешь,
пожалуйста!
Машинист и Пухов пили и жевали все напролом, улыбаясь
насчет начальника.
-- Отстань ты от него!-- обрубил другой матрос.-- Он есть
хочет, но идея его не велит!
Начальник дистанции смолчал. Есть он действительно не
хотел. Месяц назад он вернулся из командировки -- из-под
Царицына, где сдавал восстановленный мост. Вчера он получил
депешу, что мост просел под воинским поездом: клепка моста шла
наспех, неквалифицированные рабочие ставили заклепки на живую
нитку, и теперь фермы моста расшились -- от одного чувства веса
мало-мальски грузного поезда.
1 2 3 4