В эту минуту по радио передавали песенку о Дэви Крокетте , которая бесила Уинсама. Шел 56-й год– пик моды на енотовые шапки. Куда ни глянь, всюду миллионы детей расхаживали с этим пушистым фрейдистско-гермафродитным символом на голосе. О Крокетте ходили немыслимые легенды, абсолютно противоречащие тому, что Уинсам слышал в детстве в горах Теннесси. Этого человека, сквернослова, вшивого алкаша, жалкого поселенца и продажного члена Законодательного собрания штата, преподносили юным гражданам как убедительный и светлый пример англосаксонского превосходства. Он превратился в героя, которого Мафия могла придумать, пробудившись после самых безумных эротических грез. Песня напрашивалась на пародию. Используя рифму типа АААА и три (сосчитайте сами) незамысловатых аккорда, Уинсам рассказывал собственную биографию.
Он из Дарэма родом, отца он не знал,
В двадцать третьем году белый свет увидал,
А в три года смотрел, как народ линчевал
Негритоса, который в петле заплясал.
(Припев:)
Руни, Руни Уинсам, деки-данса бог.

Незаметно он вырос и слыл среди всех
Замечательным парнем, не чуждым утех,
И частенько на станции слышался смех,
Ибо доллар потратить – какой в этом грех?

Покорить Винстон-Салем затем он решил
И красотку одну там легко охмурил.
Но она залетела, а срок подкатил –
Так папашу кондрашка едва не хватил.

Слава Богу, большая война началась,
Руни смылся на фронт, веселясь и храбрясь.
Патриотом он был, но попал в свою часть
И узнал, что такое военная власть.

Офицеру за дело он рыло набил,
В репортеры за это разжалован был,
В симпатичном шато всю войну оттрубил,
А весь взвод на убой в город Токио плыл.

Ну а после войны форму хаки он снял
И винтовку «Гаран», разумеется, сдал,
Оказался в Нью-Йорке, работу искал,
Понапрасну шесть лет все гулял и гулял.

Поступил на работу в архив Эм-Си-Эй ,
Пусть тоска, зато платят исправно, ей-ей.
После смены однажды он встретился с ней,
С этой куколкой, с Мафией, с крошкой своей.

А она поняла: из него выйдет толк,
И в постели он был, скажем так, молоток.
Он башку потерял, он размяк и потек, –
Вскоре свадьбу сыграли. Всем прочим – урок.

Совладельцем компании нынче он стал,
Гонорар и треть прибыли – вот капитал,
Плюс Теория вольной любви – идеал,
Какового с женою он не разделял.
(Припев:)
Руни, Руни Уинсам, деки-данса бог.
Хряка Бодайна свалил сон. В соседней комнате голая Мафия разглядывала себя в зеркало. «Паола, – думал Руни, – где же ты?» Она периодически куда-то исчезала на два-три дня, но куда – никто понятия не имел.
Может, Рэйчел замолвит за него словечко перед Паолой. Он понимал, что некоторые его представления о правилах поведения пришли из девятнадцатого века. Эта девушка оставалась для него загадкой. Она мало говорила и в последнее время приходила в «Ржавую ложку» лишь изредка – когда знала, что Хряк будет где-нибудь в другом месте. Хряк ее домогался. Оправдывая себя тем, что нарушение устава могло запятнать лишь офицеров (и морских тоже? – задумался Уинсам), Хряк наверняка представлял Паолу своей партнершей, когда мысленно прокручивал очередной порнографический фильм. Уинсам считал, что это естественно: девушка казалась податливой, отчего внушала садистские желания; вот она предстает во всевозможных облачениях, увешанная бездушными амулетами, и ее мучают, как на извращенческих картинках в каталоге Хряка, выкручивая ее нежные (так и хочется сказать – «девственные») конечности на потребу самым сальным вкусам. Права Рэйчел: Хряк – и, возможно, даже Паола – были не кем иным, как детьми деки-данса. Уинсаму, самопровозглашенному королю этого течения, оставалось лишь сожалеть о том, что он им стал. Он не понимал, как могло случиться, что все, включая его самого, внесли в дело деки-данса свою лепту.
Уинсам вошел в комнату Мафии в тот момент, когда она, наклонившись, снимала гольфы. «Ну прямо школьница», – подумал он. И с размаху шлепнул по ягодице, которая оказалась ближе; Мафия выпрямилась, обернулась, и он звезданул ее по лицу.
– Что это? – спросила она.
– Да так, – ответил Уинсам. – Для разнообразия. Одной рукой он сжал ее промежность, другой ухватил за волосы, поднял ее, будто жертву (хотя какая из нее жертва?), и не то потащил, не то швырнул на постель, где она так и осталась лежать в недоумении: калейдоскоп белой кожи, черных лобковых волосков, гольфов. Он расстегнул ширинку.
– Ты ничего не забыл? – спросила она робко и даже испуганно; ее откинутые волосы легли на тумбу для белья.
– Нет, – ответил Уинсам, – ничего.
III
Профейн вернулся в агентство «Пространство и Время» с убеждением, что Рэйчел всяко принесла ему удачу. Бергомаск взял его на работу.
– Прекрасно, – сказала она. – Он оплатит наши услуги, вы нам ничего не должны.
Рабочее время заканчивалось. Она стала наводить порядок на столе. И между делом предложила:
– Пойдем ко мне. Подождите меня у лифта.
Когда он стоял в коридоре, прислонившись к стене, то вспомнил, что с Финой все начиналось так же. Она притащила его домой, словно подобранные на улице четки, и уверила себя в том, что он обладает сверхъестественными способностями. Фина была набожной католичкой, как его отец. Рэйчел – еврейка, вспомнил он, как его мать. Что, если она, наподобие еврейской мамочки, хотела просто его накормить?
Оки спустились в набитом, но тихом лифте, она спокойно укуталась в серый плащ. Проходя через турникет подземки, она опустила два жетона – за себя и за него.
– Но… – возразил Профейн.
– Ты на мели, – отозвалась она.
– Я чувствую себя жиголо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196