ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Они стали невосприимчивы ко всему, креме того, что однажды случилось с Фаусто во время седьмого из тринадцати налетов. В момент просветления, случившийся в процессе его фугообразных шатаний, Фаусто сделал эту запись:
Как прекрасно затемнение в Валлетте. Пока с севера не налетит очередная «стая». Ночь черной жидкостью заполняет улицы, струится по сточным канавам, затрудняет движение, словно бредешь по щиколотку в бурном потоке. Кажется, будто город, как Атлантида, погрузился под воду, в пучину ночи.
Только ли ночь окутала Валлетту? Быть может, еще некая человеческая эмоция, «настроение ожидания»? Но это не ожидание сновидений, в которых то, к чему мы стремимся, расплывчато и невыразимо. Валлетта отлично знает, чего ждет. В этой тишине нет болезненного напряжения; есть холодное спокойствие и надежность; это тишина скуки или привычного ритуала. На соседней улице зенитчики спешат к своему орудию. Но их похабная песенка еще какое-то время продолжает звучать, пока чей-то удивленный голос не смолкает на полуслове.
Слава Богу, Елена, вы в безопасности в нашем запасном, подземном жилище. Ты и ребенок. Если старик Сатурно Агтина с женой уже переехали в коллектор, значит, теперь есть кому позаботиться о Павле, когда тебе надо идти на работу. Сколько других людей заботились о ней? У наших детей один общий отец – война, и одна общая мать – Мальта, все ее женщины. Это плохо для Семьи и для правления матерей. Клановая система и матриархат не идут ни в какое сравнение с Единением, которое принесла Мальте война.
Я ухожу от тебя, любимая, не потому, что должен идти. Мы, мужчины, вовсе не флибустьеры или гяуры, тем более теперь, когда наши корабли становятся добычей злобных железных рыбин, которые выплывают из своих нор, – немецких подлодок. Для нас не существует иного мира, кроме нашего острова, а здесь из любого места не более дня пути до моря. Я отнюдь не покидаю тебя, Елена, по крайней мере наяву.
Но во сне есть два мира: мир улицы и мир подземелья. Один – это царство смерти, другой – царство жизни. А разве может жить поэт, не исследуя иное царство, хотя бы в качестве туриста? Сны служат пищей для поэта. И если не придут конвои, чем еще мы будем питаться?
Бедный Фаусто. Вот, кстати, та «похабная песенка», которую пели на мотивчик марша «Полковник Боуги»:
Гитлер
с яйцом лишь левым ходит,
Геринг
с двумя, но меньше дроби,
Гиммлер
с размером тем же, вроде,
А Геббельс
вообще без них жил сроду.
Пожалуй, эта песенка лишний раз подтверждает, что на Мальте мужественность и активность никак не связаны между собой. Все мальтийцы – и Фаусто первый соглашался с этим – были тружениками, а не искателями приключений. Мальта с ее жителями стояла как непоколебимый каменный утес посреди реки Судьбы, так и не затопленный наводнением войны. Одни и те же мотивы побуждают нас населять призраками улицу-видение и приписывать камню такие человеческие качества, как «непобедимость», «упорство», «непоколебимость» и т. д. Но это даже не метафора, это самообман. Однако благодаря этому самообману Мальта не сдалась.
Мужественность мальтийцев в большей степени определялась качествами, присущими камню. В этом таилась некоторая опасность для Фаусто. Живя в основном в мире метафор, поэт всегда сознает, что значение метафоры есть ее функция, что она является всего лишь трюком, художественным приемом. Так что если большинство людей могут считать законы физики действующим законодательством и представлять Бога антропоморфным существом с бородой длиной в энное количество световых лет и с туманностями вместо сандалий, то людям вроде Фаусто приходится жить в одинокой вселенной вещей как таковых и прикрывать это врожденное заблуждение удобоваримой и благочестивой метафорой, дабы «практичное» большинство могло и впредь уповать на Великую Лож, пребывая в уверенности, что машинам, жилищам, улицам и погодным явлениям свойственны человеческие побуждения, черты характера и приступы своеволия.
Поэты занимались этим делом на протяжении веков. Это единственная практическая функция, которую они выполняют в обществе; и если все поэты вдруг завтра исчезнут, то общество просуществует не дольше, чем живая память и мертвые книги их стихов.
Такова «роль» поэта и в этом, XX веке. Творить ложь. Днубиетна писал:
Если я выскажу истину,
Вы не поверите, знаю.
Если скажу: наделенный душою не может
Смерть с воздуха сеять, и нет злого умысла в том,
Что загнаны мы в подземелье,
То вы рассмеетесь в лицо мне,
Как будто я губы в улыбке скривил восковые
На маске трагической вдруг.
Видна лишь улыбка, но ведома суть
Кривой, что ведет к запредельному миру:
у = а/2 (е x/а + е -х/а) .
Однажды Фаусто случайно встретил поэта-инженера на улице. Днубиетна был пьян, но, поскольку хмель уже начал выветриваться, намеревался продолжить кутеж там же, где начал. У спекулянта по имени Тифкира всегда имелось вино. Было воскресенье, и шел дождь. Б такую мерзкую погоду налетов было меньше. Приятели встретились у развалин небольшой церквушки. Половина исповедальни была напрочь снесена взрывом, но какая именно – исповедника или исповедующегося – Фаусто определить не мог. На полпути к закату солнце просвечивало белесым пятном сквозь дождевые облака и казалось раз в десять больше своего обычного размера. Свет был недостаточно ярким, чтобы предметы отбрасывали тени, и падал из-за спины Днубиетны; и поэтому Фаусто не мог как следует разглядеть лицо своего приятеля. Инженер был в засаленной униформе защитного цвета и синем картузе. С неба падали крупные капли дождя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196
Как прекрасно затемнение в Валлетте. Пока с севера не налетит очередная «стая». Ночь черной жидкостью заполняет улицы, струится по сточным канавам, затрудняет движение, словно бредешь по щиколотку в бурном потоке. Кажется, будто город, как Атлантида, погрузился под воду, в пучину ночи.
Только ли ночь окутала Валлетту? Быть может, еще некая человеческая эмоция, «настроение ожидания»? Но это не ожидание сновидений, в которых то, к чему мы стремимся, расплывчато и невыразимо. Валлетта отлично знает, чего ждет. В этой тишине нет болезненного напряжения; есть холодное спокойствие и надежность; это тишина скуки или привычного ритуала. На соседней улице зенитчики спешат к своему орудию. Но их похабная песенка еще какое-то время продолжает звучать, пока чей-то удивленный голос не смолкает на полуслове.
Слава Богу, Елена, вы в безопасности в нашем запасном, подземном жилище. Ты и ребенок. Если старик Сатурно Агтина с женой уже переехали в коллектор, значит, теперь есть кому позаботиться о Павле, когда тебе надо идти на работу. Сколько других людей заботились о ней? У наших детей один общий отец – война, и одна общая мать – Мальта, все ее женщины. Это плохо для Семьи и для правления матерей. Клановая система и матриархат не идут ни в какое сравнение с Единением, которое принесла Мальте война.
Я ухожу от тебя, любимая, не потому, что должен идти. Мы, мужчины, вовсе не флибустьеры или гяуры, тем более теперь, когда наши корабли становятся добычей злобных железных рыбин, которые выплывают из своих нор, – немецких подлодок. Для нас не существует иного мира, кроме нашего острова, а здесь из любого места не более дня пути до моря. Я отнюдь не покидаю тебя, Елена, по крайней мере наяву.
Но во сне есть два мира: мир улицы и мир подземелья. Один – это царство смерти, другой – царство жизни. А разве может жить поэт, не исследуя иное царство, хотя бы в качестве туриста? Сны служат пищей для поэта. И если не придут конвои, чем еще мы будем питаться?
Бедный Фаусто. Вот, кстати, та «похабная песенка», которую пели на мотивчик марша «Полковник Боуги»:
Гитлер
с яйцом лишь левым ходит,
Геринг
с двумя, но меньше дроби,
Гиммлер
с размером тем же, вроде,
А Геббельс
вообще без них жил сроду.
Пожалуй, эта песенка лишний раз подтверждает, что на Мальте мужественность и активность никак не связаны между собой. Все мальтийцы – и Фаусто первый соглашался с этим – были тружениками, а не искателями приключений. Мальта с ее жителями стояла как непоколебимый каменный утес посреди реки Судьбы, так и не затопленный наводнением войны. Одни и те же мотивы побуждают нас населять призраками улицу-видение и приписывать камню такие человеческие качества, как «непобедимость», «упорство», «непоколебимость» и т. д. Но это даже не метафора, это самообман. Однако благодаря этому самообману Мальта не сдалась.
Мужественность мальтийцев в большей степени определялась качествами, присущими камню. В этом таилась некоторая опасность для Фаусто. Живя в основном в мире метафор, поэт всегда сознает, что значение метафоры есть ее функция, что она является всего лишь трюком, художественным приемом. Так что если большинство людей могут считать законы физики действующим законодательством и представлять Бога антропоморфным существом с бородой длиной в энное количество световых лет и с туманностями вместо сандалий, то людям вроде Фаусто приходится жить в одинокой вселенной вещей как таковых и прикрывать это врожденное заблуждение удобоваримой и благочестивой метафорой, дабы «практичное» большинство могло и впредь уповать на Великую Лож, пребывая в уверенности, что машинам, жилищам, улицам и погодным явлениям свойственны человеческие побуждения, черты характера и приступы своеволия.
Поэты занимались этим делом на протяжении веков. Это единственная практическая функция, которую они выполняют в обществе; и если все поэты вдруг завтра исчезнут, то общество просуществует не дольше, чем живая память и мертвые книги их стихов.
Такова «роль» поэта и в этом, XX веке. Творить ложь. Днубиетна писал:
Если я выскажу истину,
Вы не поверите, знаю.
Если скажу: наделенный душою не может
Смерть с воздуха сеять, и нет злого умысла в том,
Что загнаны мы в подземелье,
То вы рассмеетесь в лицо мне,
Как будто я губы в улыбке скривил восковые
На маске трагической вдруг.
Видна лишь улыбка, но ведома суть
Кривой, что ведет к запредельному миру:
у = а/2 (е x/а + е -х/а) .
Однажды Фаусто случайно встретил поэта-инженера на улице. Днубиетна был пьян, но, поскольку хмель уже начал выветриваться, намеревался продолжить кутеж там же, где начал. У спекулянта по имени Тифкира всегда имелось вино. Было воскресенье, и шел дождь. Б такую мерзкую погоду налетов было меньше. Приятели встретились у развалин небольшой церквушки. Половина исповедальни была напрочь снесена взрывом, но какая именно – исповедника или исповедующегося – Фаусто определить не мог. На полпути к закату солнце просвечивало белесым пятном сквозь дождевые облака и казалось раз в десять больше своего обычного размера. Свет был недостаточно ярким, чтобы предметы отбрасывали тени, и падал из-за спины Днубиетны; и поэтому Фаусто не мог как следует разглядеть лицо своего приятеля. Инженер был в засаленной униформе защитного цвета и синем картузе. С неба падали крупные капли дождя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196