И когда орган замер, музыка еще долго витала под каменными сводами. Потом наступила тишина, стало слышно, как на портике кирки трещит на ветру флюгер...
Однорукий человек у камина спросил:
- Это что было, пастор?
- Это из Баха. Двенадцатая месса.. Я вам ее уже играл однажды, херра Дельвик. Дельвик сказал:
- Это очень величественная музыка, пастор. Но она напоминает мне средневековую готику. Кажется, композитор создавал ее для того, чтобы доказать человеку все его ничтожество и подавить его этой своей грандиозностью. Впрочем, - закончил он, - слушал я ее с удовольствием. Я вообще люблю, Руальд, слушать вашу игру...
Опять молчали. Трещал флюгер. Со свечей капал воск. Руальд Кальдевин, перебирая ноты, задумался.
- Скажите, Сверре Дельвик, - не сразу спросил он, - вы не боитесь бывать в моем доме?
- Нет.
- И у вас никогда не возникает подозрений, что я могу вас выдать немецким властям?
- Никогда. Вы никогда не сделаете этого, пастор.
- Но почему вы так уверены во мне?
Раскаленный уголек выкатился из-под решетки, задымил на полу. Сверре Дельвик бросил его обратно в камин.
- Я знаю, пастор, - сказал он, - вы любите Норвегию, любите свой народ, и вы никогда не выдадите человека, который борется за освобождение этого народа... Да, - продолжал Дельвик, с минуту подумав, - мы можем быть не согласны во многом, ибо я коммунист, а вы... Но я хочу сказать не об этом. Сейчас нам, пастор, не время заниматься разрешением спорных проблем: каждый честный норвежец должен драться с наци, невзирая на то, к какой он партии принадлежит и верит он в Христа или нет!.. Вот потому-то, дорогой пастор, я вижу в вас не только лютеранина, но и бойца Норвегии.
Руальд Кальдевин, словно отвечая каким-то своим мыслям, сказал:
- Вы смелый человек, херра Дельвик.
- Вы так решили, пастор?
- Да, я так решил, и вот почему...
- Почему же?
- Коммунистическая партия Норвегии была разгромлена немцами в августе тысяча девятьсот сорокового года. С тех пор прошло три лета, наступает четвертая зима. Ваши товарищи в тюрьме, часть их ушла за море, а вы остались в Норвегии, вместе с народом...
- Это мой долг, пастор, но никак не доказательство моей смелости.
- Обождите, Дельвик... Вы не были солдатом, тем более - офицером. Но когда немцы высадились в Нарвике, вы сели в поезд и поехали на север, чтобы участвовать в бою. Вот вы бываете в моем доме, в доме человека, который всем своим существованием пытается доказать, что в мире есть бог. Вы же, коммунист, отрицаете это. И вы не боитесь меня, мало того: вы еще и верите мне. Это что - риск?
- Нет, пастор. Гораздо рискованнее ходить по улицам Христиании без руки, потерянной под Нарвиком, и с лицом, которое знакомо многим по партийным диспутам. Ваш дом - находка для таких, как я. Разве немцы догадаются, что в доме пастора, столь уважаемого ими, и... И вдруг!..
- Тише, - прервал его Руальд. - Они идут.
- Погасите свечи и не волнуйтесь, я никогда не подведу вас, мой друг...
Отдернув штору, Сверре Дельвик выглянул в окно. По улице проходил немецкий патруль.
- Их что-то сегодня очень много, пастор. Когда я входил в город, они патрулировали на южных окраинах. Как видно, наци чем-то встревожены.
- И не напрасно, - ответил пастор, снова зажигая свечу. - Недавно мимо нашего города прошла группа русских разведчиков. Их прижали к скалам, и говорят, что один из них теперь блуждает где-то в окрестностях. Тетка Соня, что возит молоко на ферму, видела его вчера возле дороги. Он стал что-то просить у нее на ломаном норвежском языке, но она испугалась и нахлестнула лошадей. Теперь, пока его не поймают, немцы не успокоятся.
Дельвик нахмурился, и если бы его сейчас увидел Хорст фон Герделер, он сразу бы признал в нем того человека, фотографию которого ему показывал эсэсовец.
- Мне кажется, - сказал Дельвик, - что этот русский погибнет, если не уйдет отсюда. Слишком опасный район. Хорошо бы помочь ему. Но как?
- Они его никак не могут поймать. Комендант города даже объявил премию за его поимку - десять килограммов кофе. Приказы об этом висят на всех заборах.
- Их еще не посрывали?
- И не надо, Дельвик... Я часто думаю о другом: какой позор для нас, для норвежцев, что мы только сейчас начинаем смотреть на Россию по-иному! Я сам долго верил, что в Советах секундомеры делаются из елок, люди носят на ногах лапти, набитые сеном, а курят осиновые листья и спят на березовых вениках...
Сверре Дельвик натянул громоздкие боты, замотал шею толстым шарфом.
- Вы часто сейчас читаете проповеди, пастор?
- Это зависит от паствы. А паства зависит, как ни странно, от угля: когда в кирке тепло - прихожане становятся богомольнее. Но немецкий комендант уже разгадал эту закономерность. Он дает мне уголь и дает тему для проповеди!
- Это смешно, - спокойно, без тени улыбки, заметил Дельвик. - И очень похоже на немцев...
- Это не только смешно, но и грустно... Кстати, - напомнил Руальд Кальдевин, - завтра я опять получу уголь. Мне велено прочесть проповедь, в которой я должен призвать прихожан помочь егерям выловить этого русского.
- Опять русский! - задумался Дельвик. - За голову человека - десять килограммов кофе. Вот идиоты!.. Вы будете читать эту проповедь, пастор?
- Я решил... прочесть. Сейчас объясню - почему. Самое главное - это то, что помогать егерям в поимке русского никто не будет. Во-вторых, на никелевых рудниках снова обвал, погибло много горняков. Инженеры давно предсказывали эту катастрофу, но немцы заставили продолжать разработки, хотя там давно сгнили крепи. И третье - то, что немецкая субмарина недавно утопила рыбацкую иолу, которая якобы ловила рыбу в запретном районе моря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50