И фон Герделер не ошибся в своем предположении: в середине ноября он получил официальное уведомление о том, чтобы приготовить дела к сдаче их другому представителю. Затем последовал приказ: инструктор по национал-социалистскому воспитанию переводился в распоряжение ставки горноегерской армии генерала Дитма.
Это был уже конец, это был фронт!..
Оберст никогда не думал, что может испытывать такой отчаянный страх. Ведь он всегда хвалился умением прекрасно владеть собой. Но сейчас его просто зазнобило от ужаса, что вот это его тело, такое здоровое и сильное, которое он так берег и лелеял, - это тело может быть разорвано на куски, что его можно проткнуть штыком, что рваный горячий осколок может войти в это нежное красное мясо и, вкручиваясь в него, раздирать его страшной болью...
"Я просто устал, - решил фон Герделер, наливая себе полный стакан коньяку. - Надо как следует встряхнуться". Одевшись попроще, чтобы его не узнали, он забрел на окраине города в шахтерский клуб. У стойки он выпил сразу три стаканчика русской водки и пригласил танцевать девушку.
- А ты мне нравишься, - сказал он ей и провел рукой по ее пухлому заду.
Какой-то парень в рабочей куртке, тоже крепко подвыпивший, выволок фон Герделера за дверь. Кулак шахтера больно треснул полковника в щелкнувшую челюсть, и он откатился к забору.
- Поддай ему еще, Альф! - крикнул чей-то голос...
Вмешивать в это дело полицию было глупо. Отряхивая свой костюм от грязи, фон Герделер побрел дальше - на самый конец города. В потемках высились слабо освещенные рудничные копры, среди догорающих навалов шлака проносились резко кричащие паровозы.
На задворках одного из бараков он нашел то, что искал.
- Вы не разделите со мной одиночества? - спросил он пожилую костлявую проститутку.
Она провела его в свое убогое жилье, где над смятой постелью висели знаменитости нашего буйного века: рядом с Гитлером - портрет американского боксера, рядом с Гретой Гарбо - испанский тореадор.
Фон Герделер, присев на стул, признался:
- Ты обожди... Я не могу.
Проститутка сказала:
- Я была в Германии. Вот где умора! Там солдаты прямо с фронта. Так и кидаются на нас. И тоже ничего не могут.
- Я не был на фронте, - ответил оберст, - но я там буду. И буду скоро...
Через неделю он сдал свои дела майору интендантской службы, крепко искалеченному под Сталинградом.
- Что-то я не замечаю на вашем лице особой радости по поводу того, что вы отправляетесь на фронт! - ядовито сказал ему этот майор на прощание.
- А я, - резко ответил оберст, - что-то не замечаю на вашем лице особого огорчения по поводу того, что вы остаетесь в тылу!..
Ему удалось оттянуть фронт еще на две недели - он уехал отдыхать на курорт.
Глава вторая.
Начало дня
Сережка с детства отличался самостоятельностью. Однажды отец за какую-то провинность оттаскал его за уши. Сережка даже не пискнул при этом, а на следующий день принес откуда-то медицинскую брошюру, которая называлась "Почему вредны телесные наказания". В этой брошюре, которую Рябинин тут же прочел, было сказано буквально следующее: "Нельзя драть детей за уши. Механические раздражения ушной раковины вызывают прилив крови к голове и могут вредно отразиться на умственных способностях вашего ребенка".
Рябинин вспомнил этой случай потому, что жена сегодня утром ему сказала: "Я уйду в экспедицию, ты останешься один, ради бога, следи за Сережкой, он еще очень неустойчив... Такой возраст, сам знаешь, за ним нужен глаз да глаз!"
Капитан "Аскольда" выбивает в иллюминатор трубочный пепел, его брови хмуро сдвинуты.
- Че-пу-ха! - раздельно произносит он и сильно дует в одну из переговорных труб.
В другом конце корабля на слуховом раструбе откидывается клапан, и раздается протяжный свист. Штурман "Аскольда" Андрей Векшин поспешно вскакивает с койки. Он уже знает - это Рябинин: только у него одного такие могучие легкие, что могут продуть всю трубу на целую полсотню метров и еще откинуть клапан.
В слуховом раструбе перекатывается звенящий бас капитана:
- Штурман, на минутку...
Больше с тех пор он ни разу не дотронулся до ушей своего сына. И сейчас с нежной усмешкой думает о нем: "Хороший растет парень. Такой не пропадет. А вот скрипку свою, негодник, забросил. И неплохо играл ведь..." Потом его мысли снова возвращаются к жене.
Сегодня она сказала ему вот что:
"Я всегда гордилась тобой, а теперь буду гордиться еще больше. Но ты не забывай: если с тобой что-нибудь случится, это будет для меня непоправимым горем. Ты мне так нужен, так нужен... Помни об этом, ради бога".
Капитан "Аскольда" четкими шагами расхаживает по каюте. Пушистый мат из очесов манильского троса глушит его увесистые шаги. Если бы только кто-нибудь знал, какая большая и давняя дружба связывает его с этой женщиной! Когда он впервые поднял на мачту передовой вымпел флотилии, некоторые капитаны говорили: "Рябинину - легко: у него жена научный работник, уж конечно, она ему подскажет такое, о чем нам своим умом допирать надо. Муж и жена - одна сатана!.."
Да, она ему помогала. Глупо отрицать это. Но не больше, чем другим. Зато, когда он замерзал на мостике, сутками не уходя в каюту, она, казалось, тоже стояла рядом, они вместе, казалось, ломали голову над картой, и в сумбуре штормовых ночей - казалось ли это? - он видел, как ее тонкий палец тянулся в сторону его мечты - тянулся на восток, туда, где еще никто не забрасывал трала.
И он пошел на восток, даже не сказав ей об этом, он впервые снял небывалые "урожаи" на той самой банке, которая носит теперь его имя!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50