Пикуль Валентин
Гусар на верблюде

Пикуль Валентин
Гусар на верблюде
Однажды, листая русскую периодику за 1916 год, я увидел статью некоего А. К. Булатовича "Моя борьба с имяборцами на святой Горе" (то есть, на Афоне). Статья тогда не заинтересовала меня, но в памяти надолго отложилось имя автора:
- Александр Ксаверьевич Булатович!
"Наверное, какой-нибудь монах, не умевший ладить с владыками церкви", - легкомысленно решил я тогда. Но представьте мое удивление, когда имя этого человека я встречаю в справочной литературе: 1870 год рождения означен лишь приблизительно, а дата его смерти в 1910 году оставалась под знаком вопроса. Наконец, листая подшивку журнала "Искры" за 1913 год, я вдруг обнаруживаю портрет красавца гусара, помещенный во весь разворот громадной страницы, внизу которой написано: "А. К. БУЛАТОВИЧ, герой аристократического Петербурга". Понятно, что через три года после смерти в энциклопедии не мог же он сделаться героем высшего света столицы. Тут что-то не так!
- Кто знает Булатовича? - спрашивал я друзей.
- Мы не знаем, но будем ждать рассказа от тебя.
- Увы! - отвечал я. - В своей персональной картотеке я отыскал лишь его сестру Наталью, умерла она "смолянкой" еще до выпуска из института. А вторая сестра Мария Ксаверьевна, княгиня Орбелиани, доныне проживает в Канаде. Эти Булатовичи - харьковские уроженцы. Вот и все, что мне известно.
Шли годы, но я не забывал о Булатовиче, не в силах совместить воедино баловня аристократического Петербурга с его распрями на Святой Горе. Наконец, я выяснил, что за год до революции Булатовича нашли убитым выстрелом в спину (!), в своем имении на Украине. Но. опять "но", все запутывающее. По другим известиям Булатовича видели в Одессе 1918 года, живым и невредимым, а куда он потом делся - это вы можете гадать сколько вашей душеньке угодно.
- Не человек, а какая-то загадка, - говорил я тогда.
Догадываетесь, как я обрадовался, раздобыв солидную книгу самого А. К. Булатовича "С войсками Менелика II", изданную в Петербурге, в 1900 году; на обороте титульного листа имелась отметка: "Печатано по распоряжению Военно-Ученого Комитета Главн. Штаба". Я мог бы на этом и смирить свое любопытство, если бы мне не подсказали, что имя Булатовича до сих пор пользуется народным почетом в Абиссинии, как тогда называли нынешнюю Эфиопию. Вот тут я возмутился! Почему, черт побери, русских людей помнят за рубежом, а у себя дома их позабыли столь прочно, будто их никогда не существовало? Я уж молчу об Европе, но вся Азия, даже Африка тоже наполнены русскими именами, произнося которые тамошние жители с уважением снимают шляпы. Нельзя нам забывать о Булатовиче!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Сто лет назад Харьков оставался еще провинцией, но славился своим университетом. Безжалостная статистика скрупулезно подсчитала, что к началу XX века квартир с клозетами в городе было 1109, а ванны имели лишь 321 семья. В этом городе проживала вдова безвестного полковника, которой, я так думаю, было не очень-то легко управиться со своим Сашунечкой - еще гимназистом.
- Почему ты не желаешь быть как все? - упрекала она сына. - Почему я должна каждый день трястись от страха, что мой сыночек опять выкинет какой-нибудь фокус?
Саша Булатович отвечал матери обстоятельно:
- Если мне дана жизнь, я не желаю шляться по тропинкам, уже проторенным до меня, ибо это, мамочка, очень скучно.
- Вот свернешь себе шею, - предрекала мама.
- Зато я не буду похожим на всех других.
По опыту собственной жизни я, автор, извещен в непреложной истине: человек, если он хочет что-то сделать, обязан ставить перед собой непосильные цели, - только в этом случае он сделает намного больше других! Если же он будет беречь себя, выполняя лишь "норму", как все, то после него мало что останется. Булатович еще с гимназической скамьи ставил перед собой непомерные задачи, чтобы преодолевать непосильные трудности. Даже в мелочах он все доводил до крайности: на уроках гимнастики отжимался на руках больше всего класса, а домашнее сочинение, на которое отводился месяц, писал за одну ночь. На выпускном торжестве педагоги прочили Булатовичу дорогу в университет без экзаменов, но он поверг их в удивление.
- Нет! - заявил юнец. - Я решил все иначе и завершу образование в Александровском лицее, где со времен Пушкина свято хранились традиции культа высокой грамотности.
Директор гимназии отвел Булатовича в сторонку:
- Пожалейте свою бедную мать, у которой нет денег на ваши сумасбродства. Разве ваши предки внесены в "Бархатную Книгу"? Или вы надеетесь на знатную родню в Петербурге?
- Знатной родни в столице я не имею.
- А матушка разве богата, чтобы платить за подготовку в пансионе, которая обходится в четыреста пятьдесят рублей, не давая никаких гарантий для поступления в Лицей?
- Я надеюсь только на собственные знания.
Вот и Петербург! Перед грозным синклитом экзаменаторов Булатович держал себя так, будто от самой колыбели предназначен судьбой в лицеисты, и был принят в числе самых первых. Впрочем, со времен Пушкина в Лицее многое изменилось, и в его дортуарах порхали уже не священные музы, а летала на помеле злостная ведьма карьеризма. Лицеисты со знанием дела судили о выгодах "сидения" в различных департаментах, с толком перебирали столичных девиц на выданье, имевших большое приданое, чтобы с места в карьер заложить основы благополучия. В 1891 году лицейская пора миновала. Но при вручении дипломов повторилась та же примерно история, что и в харьковской гимназии. Булатович вдруг заявил, что от диплома отказывается:

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2