Еще бы! Тот своим дурацким преждевременным выстрелом чуть не испортил все дело! А может и испортил! Он бил придурка зло, метко и безжалостно. Но тот не кричал и даже не стонал, сносил побои молча – знал, за дело лупцуют.
Ошалевший Буба, совершенно не понимая, что происходит, присоединился к Хитрому Паку и с остервенением принялся бить Гурыню ногами. Тот не мог стерпеть подобного, да еще не от вожака, а от постороннего, пускай и взрослого мужика, избранника. Он извернулся и вцепился своими костяшками в горло Бубе, повалил его на землю и начал душить.
На площади у трибуны били инвалида Хреноредьева, Бегемота Коко и Длинного Джила. Трезвяк куда-то смотался. Дура Мочалкина с трибуны координировала действия толпы.
– Эй, ты, обрубок, не ты, вислоухий, а вот ты, зайди с другого края! Я те говорю, с другого! Выбрось палку! Бить только кулаками! Раз, два, взяли! Опа!
Из кучи-малы доносилось:
– Едрена-матрена!
– Прощевайте, братишечки!
– Бей супостатов! Громи!
– Попили кровушки, изверги! Души его, души, падлу!
– Мы-ы! Мы-ы-ы!
– Сограждане, покайтесь немедля, едрит вас через колено!
– Щя! Щя мы те покаимся!
– Бей!
– Эх! Ох! Ух!
– На колени, едрена вошь!
– Дави!
– И-эх! Хорошо!!!
И еще многое другое, не передаваемое, но звучное и смачное.
Лишь один папаша Пуго висел на своих веревочках, словно распятый, и ошалело, с радостным оскалом желтых лошадиных зубов, но по-прежнему не открывая глаз, выдавал привычное:
– Гы-ы, гы-ы!
Никто и не заметил, как из дыры в башне показалось нечто невообразимое – большое и страшное.
Один Пак не растерялся. Но прежде, чем навести железяку на появившегося и выстрелить, он от неожиданности закричал во всю свою луженую глотку:
– Ага-а!!! Вот оно что!!! Они все вместе!!! Все заодно!!!
И несколько раз подряд нажал на спусковой крючок. Две пули попали прямо в лоб Чудовищу. И отскочили. Еще одна застряла в плече. Три или четыре прошли мимо, снова заставив полую трубу тяжело и низко загудеть.
Чудовище не ожидало такого приема. И потому растерялось. Когда Отшельник перед уходом дал ему план подземных коммуникаций и указал по какой трубе надо идти, чтобы вернуться в поселок, Чудовище еще не знало, как оно поступит. Лишь по дороге пришла окончательная решимость. Но почему здесь столько народу? И почему вообще труба привела сюда, на площадь, ведь в плане она заканчивалась в развалинах? И почему стреляют?! Прямо вот так, в лоб, без предупреждения, без причины?!
Но больше всего Чудовище поразило то, что в сотне метров от него, там, внизу, у мусорных баков, заваленных неубираемой вот уже десятки лет всяческой дрянью, стоял живой и невредимый Пак Хитрец! Да еще с трубкой в руках! Откуда он здесь взялся?! Ведь суток не прошло с тех пор, как Чудовище держало его на собственных руках – безжизненного, холодного, с огромной дырой прямо во лбу и рассеченным надвое хоботом?!
Пока Чудовище размышляло – а это длилось не больше секунды – Пак снова навел на него трубку. Чуть левее из-за кучи мусора выскочил избитый до предела Гурыня и тоже выставил вперед металлическую трубку. Надо было спрятаться назад, в башню. Но Чудовище опешило – еще один мертвец воскрес!
– Они все заодно! Бей его!!! – выкрикнул Пак.
– Изрешечу, падла! Убью!!! – завизжал Гурыня.
– Я не виноват! Это все папаша Пуго! – закричало следом непонятное существо, представляющее из себя сплошной синяк, залитый кровью, но в котором по особой стати и выправке все же узнавался Буба Чокнутый. – Это все он!!!
– А-а-а! Чудовище! Они напустили на нас чудовищ!!! – заорали из толпы, разом переставшей избивать активистов. – Спасайся, кто может!
– Собрание закрыто, сограждане! – торжественно объявила с трибуны дура Мочалкина. – Прошу расходиться! – и спрыгнула вниз, на покореженного инвалида Хреноредьева.
– Ух ты, едрена-матре-ена-а! – удивился тот. Именно в этот миг Чудовище почувствовало, как в него вонзилось не меньше десятка пуль. Оно тут же полностью вылезло из люка, съехало по трапу чуть ниже. И спрыгнуло на землю.
– Спасайся!
– Убивают!!!
– Вот она, кара! Пришли!!! Праведные!!!
В давке затоптали Бегемота Коко, отдавили ему вес четыре руки. Брюхо у Коко было непробиваемым. Голова тоже. Мочалкина выносила с поля боя Хреноредьева, на руках, как младенца. Длинный Джил сидел на корточках, охватив руками голову, и мычал.
– На колени! На колени, грешники! Падлы! – орал какой-то сумасшедший.
Папаша Пуго очнулся наконец. Он висел и гыгыкал радостно. Наблюдал, как из кармана синенькой телогрейки, расшитой голубями мира, выбирается на свет Божий котособаченок Пипка.
Вид у Пипки был еще тот – помятый и напуганный. Он полз, цепляясь всеми семью лапками за грубую ткань, полз вверх, норовил до плеча добраться и устроиться на нем. Папаша Пуго тянул к нему свои непомерные обезьяньи губы, облобызать хотел Пипку. Но не доставал. Венок сполз папаше на левый глаз, прикрыл его. Папаша почти ничего не видел. Да в общем ему было и наплевать на это.
– Чудовищев напущают, бабы! Спасайся! Вот он, суд праведный!!!
– Атас!
– Шухер!
– Щя мочить начнут, падлы!
– Едрены катаклизьмы!!!
Пак стоял на прежнем месте и в упор расстреливал Чудовище. Но то и не думало падать. Оно медленно, неотвратимо приближалось. Трус и балбес Гурыня удрал. А Пак все стрелял и стрелял. До тех пор, пока Чудовище не вырвало у него из рук железяки и не закатило затрещины. Он упал и сразу провалился во тьму.
Но ознаменовалось это мгновение еще и другими событиями:
– Это не я! – возопил изуродованный Буба.
Пипка добрался до плеча, уселся поудобнее и взмявкнул.
Толпа замерла, как по команде, кто где стоял – так и застыли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32