– Ууууа-а, – тихохонько пропел из угла папаша Пуго.
Он лежал прямо на полу в луже собственной мочи, несло от папаши псиной и еще какой-то дрянью. И надо было бы выкинуть его из дома собраний, да только пачкаться никому не хотелось – лежит, ну и пускай лежит, все ж таки работник, заслуженный обходчик, мастерюга. Вот продрыхнется – и опять в смену заступит. Лучше него знатока своего дела и не найдешь!
– Ты потолковей разобъясняй, едрена кочерыга, – вставил инвалид Хреноредьев. – Я тя, почитай, битый час слушаю, а в ум никак не возьму!
– Во-во! Я и говорю – тупари! Идиоты! – взъярился пуще прежнего Буба. – Пока вы прочухаетесь, туристы здесь будут! Нам кранты всем! Они за своих посчитаются, перебьют всех до единого, ясно?!
Бубу слушали. Да и как не слушать, в поселке давно не было никого из того мира. Один Буба только и знал повадки тамошних. Правда, болтал иногда такое об этом самом внешнем мире, что хоть стой, хоть падай, загинал, небось! А тут переполошился, прямо из шкуры вылезти готов. Нет, Трезвяк Бубе не доверял. И все же, кто его знает!
– Давай сначала! И поразборчивей толкуй!
Буба налился кровью, стал багровым и страшным – вот-вот не то лопнет, не то всех перекалечит. Нервишки у него были расшатаны еще с тех пор. Хотя и подлечился здесь немного, без ширева-то. Ведь загибался двадцать лет назад, до последней стадии дошел. Его когда перешвыривали, так и думали: подохнет здесь, точно, подохнет. И он сам так думал. Но оклемался, за год всего-навсего, выправился. И еще пять лет ходил, не мог поверить, что без ширевз его ноги носят.
Возврату из зоны назад нет, это и Чокнутый знал. Потому не просился назад, чего возникать попусту! От этих рож его поначалу тошнило. Он их за галлюцинации принимал, за продолжение своего горячечного бреда. А потом привык, ко всему привыкнуть можно. Особенно тут.
– Последний раз объясняю, – проговорил он надтреснуто, пытаясь взять себя в руки. – Эта тварюга горбатая, что по пустырям ошивалась да стекляшки кокала с малышней нашей, десяток туристов за раз угробила! Там, в развалинах! Просекли момент?!
– Я пошел прятаться, – сказал Доходяга Трезвяк и встал.
Бегемот Коко преградил ему путь.
– Ну уж нет, братишка. Тебя в совет выбрали, так советуйся давай, а то я те харю-то набью сейчас, при людях, избранничек хренов!
– Ты мене не трожь, сука! – вскочил инвалид Хреноредьев.
Бегемот дал ему щелчка, и инвалид опустился на свое место.
– Извиняюсь, стало быть, – поправился все же Коко, – не хренов, а херов! Суть не меняется!
– То-то! – тявкнул Хреноредьев. Он был удовлетворен.
Трезвяк понял – не выбраться.
– Так вот, дорогие посельчане, – продолжил Чокнутый, – они из своих пушек нас всех как солому пережгут. И на развод не оставят! За каждого ихнего по тыще наших ухлопают! И все равно ведь найдут, ясно, оболтусы?!
– Больно едрено! – вставил Хреноредьев. – В одночасье не скумекаешь, кочерыжь тя через полено!
Буба вспрыгнул на стол, топнул сапогом, что было мочи, потом еще раз – пяток он не жалел.
– Молча-ать! Всем молча-а-ать!!!
От дикого шума проснулся папаша Пуго. Не разобравшись, в чем дело, он с воем и визгом пронесся через всю комнату из своего угла прямо к окну – и сиганул в него. Через мгновенье округу потряс истошный вопль, видно, приземлился папаша не слишком удачно.
– Матерый человечище, – задумчиво проговорил в тишине Бегемот Коко и скрестил на груди все четыре руки.
– Одно слово – работник! – поддержал его Хреноредьев. – Ноне таких и не осталось, повымерли все.
Буба сразу как-то успокоился, спихнул со стола Пипку. Выпил воды из жестянки – вода была ржавая и отдавала керосином.
– Думайте, придурки, или всем загибаться, или...
– Чего примолк, договаривай! – Бегемот был настроен решительно.
– ...или будем сообща отыскивать виновных! Понятно?!
– Мазуту объелся, что ль! – не выдержал Хреноредьев. – И где ж ты его, виновного-то, отыщешь теперя?! Она, гадина, умотала, как ее, эта, горбатая которая... Да и не возьмешь ведь голыми руками, едрит тя дурошлепа!
Бегемот кивал. В такт движениям его огромной головы, покачивалась мясистая, на пол-пуда, губа, глаза были туманны.
– Инвалид прав.
– Дурак ты, Коко, недоделанный! И Хреноредьев твой – остолоп, тупица, дебил! – Буба был готов выпрыгнуть вслед за папашей Пуго в окошко. Он с трудом сдерживал себя, чтоб не перейти в рукопашную с членами поселкового совета. – Дегенераты! Не надо никого искать и ловить! Это дохлый номер! Выдвинем своего, нашенского виновного, обяжем... и сдадим туристам, дескать, весь спрос с него! Понятно?!
В комнате стало совсем тихо.
– Ну, какие будут предложения? Кто чью кандидатуру выдвигает?! Пошевеливайте мозгами, кретины!
Тишина стала зловещей.
– Иначе всем крышка!
В эту минуту что-то зачавкало, захрюкало. Завоняло псиной. Сначала появились две огромные мохнатые лапы, они вцепились в края подоконника из-за окна. Потом показался и сам обладатель лап – папаша Пуго. Он залез внутрь, уселся на подоконник, поскреб волосатую грудь и радостно осклабился.
– Гы-ы, гы-ы!
Все как один уставились на него.
– Выбирать надо лучших! – твердо произнес инвалид Хреноредьев. И добавил от полноты чувств: – Едрена-матрена!
Котособаченок Пипка осторожно, оставляя мокрые следы, пополз к выходу. Папаша Пуго поймал его длиннющей своей лапой, поднес к обезьяньим губам, поцеловал слюняво, потом прижал к груди и стал медленно и тяжеловато поглаживать.
– Лучше обходчика Пуго в поселке никого нету, – сказал Бегемот Коко.
– Гы-ы, гы-ы, гы-ы! – папаша Пуго любил, когда его хвалили.
Буба Чокнутый слез со стола, оправил комбинезон на впалой груди, откашлялся и, стараясь придать голосу солидное звучание, вопросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32