И вопли, крики, визги, рев, стоны, безумный смех и еще тысячи самых разнообразных звуков заставляли содрогаться раскаленный солнцем воздух.
– Пусть убьют! Пусть!!! – вопил Сергей. Он озверел. Но был бессилен, немощен. Несколько камней попало ему в голову, и та совершенно отказывалась осмысливать хоть что-нибудь. Один из ножей воткнулся в ногу, доставляя жуткие страдания – то ли он был отравленным, то ли в нем таились тысячи лезвий. – Нате! Бейте!! Режьте!!!
Зеленый подтащил его к колодцу, взгромоздил на край. Последнее, что увидал Сергей, было нелепо и дико: перекатывающийся под кожей гиргейки шар достиг, видно, своей цели, набух огромным нарывом над чудовищной пастью... И прорвался! Из нарыва вылезла измазанная желтой пакостью и кровавыми сгустками голова клювастого. Казалось, она стала вдвое больше и страшнее. Изумрудные глаза вращались осатанело, клюв клацал с такой силой, будто он был сделан из титана и имел гидравлический привод. Сергею показалось, что голова вот-вот вывалится из нарыва, грохнется о плиты. Но она не вывалилась. Она возымела какое-то непонятное воздействие на тело гиргейки, обрела над ним власть. И огромный студень напрягся, взбугрился крутыми мышцами, вскочил на слоновьи ноги, вскинул над двойной головой гибрида мощные щупальца, взревел громогласно.
– Ну, ползите сюда, презренные! – вырвалось не из клюва, а из пасти. – Живей! Живей! Я вас научу любить!
Первый ряд штурмующих пирамиду достиг ее вершины и замер в ужасе. Но нижние поднажали, вынесли смельчаков на гребень. И тут началось нечто страшное – чудовище крушило нападающих с такой первобытной яростью, с такой злостью и с таким остервенением, что хруст ломаемых костей достиг небес, отразился от них и вернулся назад. Это была лютая бойня! Это было откровенное истребление двуногих! Но толпа не могла остановиться – нижние не понимали, что происходит наверху, они перли и перли, давили всей массой, швыряли ножи, камни, дубины. А сверху на них лились водопады крови, градом летели оторванные головы, обрушивались искалеченные тела с переломанными хребтами. Гибрид клювастого с гиргейкой был самой совершенной мясорубкой во всех мирах!
– Уйдут! Уйду-у-ут!!! – вдруг завизжал кто-то на пределе, тыча обрубком руки в зеленого и Сергея.
– Не уйдут!!! – взвыло чудовище. И давя всех и все, ринулось к Колодцу Смерти. – Не уйдут!!!
– Нет, милейший, вы неосмотрительно беспечны! – заявил зеленый и так ударил Сергея в нос, что тот полетел в черный провал колодца. Огромный клюв с оглушительным лязгом сомкнулся за спиной ускользающей жертвы, вырывая из плеча клок кожи.
– А-а-аййй-а-а!!! – заорал Сергей. И эхо колодца послушно повторило его вопль раз, потом еще раз, потом еще...
Падал он целую вечность. Зеленый летел рядом и натужно сопел. От него несло тиной, сыростью, болотом. Наконец он прогнусавил тихонько, словно к самому себе обращаясь:
– Ума не приложу, как могло вас, минуя разграничительные цепи замкнутого контура, без предварительно-условной последовательности занести к реальным тольтекам, да-с! Странный ход, милейший, странный! Вам не кажется?!
– Мне кажется, что это ты, гад, постарался! – неблагодарно ответил Сергей.
– Ах, вот как?!
– Именно так!
– Может, вас оставить в таком случае?
– Оставляй!
– А жалеть не будете потом, милейший мой?!
– Пошел вон, поганка зеленая! – завопил Сергей. Нервы у него были уже не на пределе, а за всеми возможными пределами. Он был готов разорвать в клочья любого, даже своего освободителя.
– Ну, прощайте!
И зеленый пропал. Растворился во тьме.
Сергей неожиданно понял, что он настоящий остолоп. Но было поздно. Полет вдруг прервался, и его здорово тряхнуло. Сознание тут же улетучилось.
Гамак был мягкий, очень удобный, его, наверное, сплели искусные мастера, знатоки своего тонкого гамачного дела. Мягкие сплетения веревочек-канатиков невесомо опутывали тело, не резали, не давили – лежать в таком гамаке было одно сплошное удовольствие.
Он и лежал. Лежал, наслаждаясь жизнью, вдыхая запахи пяных свежескошенных трав, хвои и далеких, еле рокочущих морских волн. Правда, из каких-то немыслемых далей несло гарью – совсем чуть-чуть, немного. Но это не пугало, наоборот, усиливало чувство здешней безопасности, покоя. Все было прекрасно, чудно. И лишь угасающий в переливах голос, доносимый ветерком вместе с рокотом волн, навевал сумасшедшую нездешнюю тоску. Уловить смысла нанизываемых одно на другое слов было невозможно. Да он и не пытался ничего улавливать. Он просто лежал и радовался. Казалось, он лежит на воздушных струях, на облаке. Все было просто великолепно, сказочно. Но голос, противный, выматывающий пущу голос! От него все труднее становилось отвязаться, хоть уши затыкай. Голос будил память. Память не давала жить. Жить, как живут все – спокойно, тихо, млея от удач, раздражаясь от пустяков, но быстро забывая про них, жить, просто живя, дыша, обозревая внешнее и в нужный момент отворачиваясь. Ну что за мучительный голос, что за тоска!
Он стал разбирать слова. Слова эти не давали ощущения невесомости, они давили, тянули к земле, они все портили, без них было так хорошо! Но они лезли в уши сами, от них нельзя было отмахнуться.
Ибо годы прошли и столетья,
И за горе, за муку, за стыд,
Поздно, поздно, никто не ответит,
И душа никому не простит...
Что они означали?! Почему они бередили сердце, сдавливали горло?! Он ничего не мог понять. Выплывал из темных закоулков подсознания белый сугроб с кровавым пятном, и опять пропадал, перекатывались в кармане пустые ржавые гильзы, постукивал о них шип... Нет! Все не так! Какой карман!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93