А по нити люди-бусины взбираются, сперва
заглатывая ее, а затем попеременно схватываясь за нее ртом и анусом. Не
совсем понято, откуда в мифе об Энкиду взялись такие
пантагрюэлистические детали, - возможно, это отголосок другого мифа, не
дошедшего до нас.
Следует также обратить внимание на колеса, которыми заканчиваются
нити Энкиду. На них изображено подобие глаза, вписанного в треугольник.
Здесь реальное пересекается с мифическим: колеса древнешумерских боевых
колесниц действительно укреплялись треугольной бронзовой пластиной,
набивавшейся на колесо с внешней стороны. А нарисованная на пластине
фигура, напоминающая контуром глаз, символизирует веретено, на которое
намотана золотая нить. Колесо - символ движения; таким образом, перед
нами самодвижущееся веретено бога Энки (ср., например, нить Ариадны или
многоглазые колеса из видения пророка Иезекииля). Могущество имени
"Энки" таково, что, хоть это веретено изначально одно, людям может
казаться, что их бесчисленное множество".

Татарский заметил мерцание в полутьме комнаты. Он решил, что это
отблеск какого-то огня на улице, встал и выглянул в окно. Там ничего
интересного не происходило. Он увидел отражение своего дивана в стекле и
поразился - обрыдлое лежбище, которое ему столько раз хотелось вынести
на помойку и сжечь, в зеркальном развороте показалось лучшей частью
незнакомого и удивительно красивого интерьера. Вернувшись на место, он
опять краем глаза заметил мерцающий свет. Он перевел взгляд, но свет
сдвинулся тоже, как будто его источником была точка на роговице. "Так, -
радостно подумал Татарский, - пошли глюки". Его внимание переместилось в
эту точку и пребывало там всего миг, но этого было достаточно, чтобы в
уме отпечаталась событие, которое стало постепенно всплывать и
проясняться в памяти, как фотография в ванночке с проявителем.
Он стоял на улице летнего города, застроенного однообразными
коттеджами. Над городом поднималась не то коническая заводская труба, не
то телебашня - сложно было сказать, что это такое, потому что на вершине
этой трубы-башни горел ослепительно белый факел, такой яркий, что
дрожащий от жара воздух искажал ее контуры. Было видно, что ее нижняя
часть похожа на ступенчатую пирамиду, а выше, в белом сиянии, никаких
деталей разобрать было нельзя. Татарский подумал, что эта конструкция
напоминала бы газовый факел вроде тех, что бывают на нефтезаводах, не
будь пламя таким ярким.
За раскрытыми окнами домов и на улице неподвижно стояли люди - они
смотрели вверх, на этот белый огонь. Татарский тоже поднял глаза, и его
сразу же рвануло вверх. Он почувствовал, что огонь притягивает его и,
если он не отведет взгляда, пламя утащит его вверх и сожжет. Откуда-то
он многое знал про этот огонь. Он знал) что многие уже ушли туда перед
ним и тянут его за собой. Он знал, что есть много таких, кто сможет
пойти туда только вслед за ним, и они давят на него сзади. Татарский
заставил себя закрыть глаза. Открыв их, он заметил, что башня
переместилась.
Теперь он увидел, что это была не башня - это была огромная
человеческая фигура, стоявшая над городом. То, что он принял за
пирамиду, теперь выглядело расходящимся одеянием, похожим на мантию.
Источником света был конический шлем на голове фигуры. Татарский ясно
увидел лицо с чем-то вроде сверкающего стального тарана на месте бороды.
Оно было обращено к Татарскому - и он понял, что видит не огонь, а лицо
и шлем только потому, что этот огонь на него смотрит, а в
действительности ничего человеческого в нем нет. В направленном на
Татарского взгляде было ожидание, но, прежде чем он успел задуматься над
тем, что он, собственно, хотел сказать или спросить и хотел ли он
чего-нибудь вообще, фигура дала ему ответ и отвела от него взгляд. На
том месте, где только что было лицо в шлеме, появилось прежнее
нестерпимое сияние) и Татарский опустил глаза.
Он заметил рядом с собой двух людей - пожилого мужчину в рубашке с
вышитым якорем и мальчика в черной футболке: держась за руки, они
смотрели вверх, и было видно) что они почти истаяли и утекли в этот
огонь, а их тела, улица вокруг и весь город - просто тени.
Перед тем как картинка окончательно погасла, Татарский догадался,
что огонь, который он видел, горит не вверху, а внизу, как будто он
загляделся на отражение солнца в луже и забыл, что смотрит не туда, где
солнце находится на самом деле. Где находится солнце и что это такое, он
так и не успел понять, зато понял нечто другое, очень странное: это не
солнце отражалось в луже, а, наоборот, все остальное - улица, дома,
другие люди и он сам - отражалось в солнце, которому не было до этого
никакого дела, потому что оно даже про это не знало.
Мысль насчет лужи и солнца наполнила Татарского таким счастьем, что
от восторга и благодарности он засмеялся. Все проблемы в жизни, все то,
что казалось неразрешимым и страшным, просто перестало существовать -
мир за мгновение изменился так же, как изменился его диван, отразившись
в оконном стекле.
Татарский пришел в себя - он сидел на диване, держа пальцами
страницу, которую так и не успел перевернуть. В его ушах пульсировало
непонятное слово - то ли "сиррукх", то ли "сирруф". Это и был ответ,
который дала фигура.
- Сиррукх, сирруф, - повторил он. - Непонятно.
Только что испытанное счастье вдруг сменилось испугом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88